«Солдат» положил крокодила на землю, раскрыл ему пасть и вложил в нее букет, получилась смешная картина, позабавившая дочку. Она сложила ручки вместе и захлопала в ладоши, раздался заливной смех ребенка, поддержанный… редкими выстрелами. Он опять улыбнулся и смотрел на нее не отрываясь, впитывая каждую маленькую черточку…: «Глаза мамины, стройненькая, высокая и подвижная…» – последнее, что он отметил про себя – ее улыбку, приоткрывшую передние зубки. Верхние были такие же как у него – с щелкой, между двумя передними…
Татьяна, не поняла, что произошло и почему папа не подходит к ней…, но крокодил (а она всегда сравнивала его с добрым крокодилом), с цветами во рту смотрелся забавно и казалось нес букет ей. Она весело засмеялась и захлопала в ладоши, бабушка что-то крикнула, и побежала к ней, за ней ринулся и священник, что-то крича, но все это было не интересно – папа, вот что стало центром внимания, а остальное…, она сделала шаг на встречу, подетски наивно и чисто улыбнулась…, но мужчина, бывший действительно ее отцом, вдруг куда-то исчез, а на его место стали падать какие-то дядьки в пятнистой одежде… Девочка наконец обратила внимание на вопли и ругань. Сжимавшая и уносящая ее бабушка шептала «Иисусову молитву», и она, и отец Андрей плакали, мокрые глаза были и у Алексея, но этого он уже не ощущал, последнее, что он видел его вполне устроило!
Он был уверен, что жизнь оборвана пулей, как он это и заслуживает, а увидеть напоследок дочь и быть провожаемым ее улыбкой, вообще счастье – отмучался…
Глава пятая
На круги своя
Жив?!
«…И не сим только, но хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда, а надежда не постыжает…»
(Посл. к римлянам. Св. ап. Павла Гл. 5, ст. 12)
…Мартын сидел на переднем сидении «Газели» вполоборота, все внимание его привлекал лежащий на полу мужчина. Его длинные волосы, оказавшиеся настоящими, слиплись, но даже слипшиеся прикрывали часть лица. Рук он не видел, они были скручены сзади и должны были ломить, если бы он был в сознании, ноги тоже были стянуты пластиковыми наручниками.
Несмотря на удачу, опер не испытывал ожидаемого удовольствия, хотя гордыня пела пеан своему величию. Силуянов непрерывно просил теребить лежащего, а причина была до безобразия тривиальна – ему необходимо было для полного триумфа всмотреться в глаза этой дичи. Десятки раз он видел взгляды, полные отчаяния и испытываемого, от подобного положения, унижения. У редких бывают другие. Мы говорим о настоящих чувствах, сверкающих или отражающихся через взгляд, а не поддельных – такие видны сразу, потому что страх не только ощущается физически, но и чувствуется энергетикой, и на запах, его тяжело скрыть в нотках голоса и в мимике лица!
Один взгляд и опер был бы вполне счастлив…
…«Солдат» уже давно пришел в себя, но никак не мог поверить, что жив! Как это могло произойти?! Правда не это сейчас для него главное, а что именно он и сам пока понять не мог. По опыту следовало делать одно – не торопиться! Все остальное не важно. Мысли перегружали мозг, начинаясь, даже не давая закончиться предыдущим. Делая вид бессознательного состояния, он пытался расслышать, о чем именно говорят милиционеры, узнать их планы, хотя это и так понятно, ну хоть что-то… может направления их работы или просто интересующие темы, на угадывании которых можно будет после сыграть.
Руки ломило страшно, кисти уже не чувствовались, как и на ногах ступни. Вдруг он отчетливо услышал голос того человека, в которого не стал стрелять в Барселоне, все стало очевидно. Он открыл глаза и посмотрел на Мартына… Тот от неожиданности отвел поначалу взгляд, но собравшись, вперился в «Солдата». Встретив выражение удивления, скорее всего наигранного, но удивление на фоне спокойствия, Силуянов произнес:
– Добро пожаловать!
– Не совсем понимаю, чем собственно говоря, заслуживаю такое внимание. Не могли бы вы дать команду хоть чуть ослабить то, чем вы меня связали – я не чувствую ни рук, ни ног… Какая-то вообще жуткая ошибка, с кем я могу поговорить…, здесь принимает кто-нибудь решения?
– Я…, Силуянов, моя фамилия. Говорит о чем-нибудь?…
– Кузьмин Алексей Михайлович, в принципе не понимаю чем…
– «Солдат» перестань… те… мы знаем больше, чем вы даже представить себе можете… – Произнося эти слова Мартын опять вперился в глаза «Солдату», но кроме нейтрального взгляда, ничего не выражающего, больше ничего не увидел. Реакции на эти слова не было… Зато было понятно на сколько мощное движение нейронов происходит в голове человека, участь которого в принципе решена сегодняшним днем – «Пожизненное заключение», при этой мысли Силуянов даже поморщился, и поймал себя на мысли, что не очень хочет такой судьбы для него…
…Уже десятый час они втроем – три опера, менялись, пытаясь допросить «Солдата», он совершенно спокойно, без всяких, раздумий, выкрутасов, попыток торгов и условий, дал понять, что о себе даст показания, но не надо рассчитывать на то, что с его помощью можно будет «утопить» кого-то другого…
Он вкратце рассказал о некоторых убийствах, впрочем самых интересующих милиционеров, написал явку с повинной о месте хранения части оружия, принадлежащего ему, а потом занялся всякими возможными вариантами выуживания информации, и операм приходилось что-то говорить, иначе односторонний разговор подошел бы быстро к концу. Общая канва была понятна обоим сторонам, и по прошествии четырнадцати часов, Алексея сопроводили в камеру внутреннего петровского изолятора…
…Измаявшаяся за эти годы, с измочаленными нервами, измученная душа «Солдата», возможно в первые почувствовала себя в уединенности – это дало некоторое успокоение, но временное.
Безусловно, многое из тех вопросов, которые занимал ум человека живущего его жизнью ушли и больше не могли тиранить, но то же местонахождение, которое лишило самостоятельности, исключило и многое, чем Алексей привык поддерживать свой разум в человеческом состоянии на воле, не позволяя ему рухнуть на уровень животного.
В этих маленьких помещениях, менять которые его заставляли вместе с их обитателями, преимущественно наркоманами и пропитыми алкоголиками, зачастую еще не отошедшими от угара или от кумара – каждому свое, было все необходимое для тела, разумеется по минимуму, но ничего для ума и души. Отдушина могла появиться лишь в своем воображении, но оно было занято все 24 часа, как и мозг, уже начинающий раскалываться от безостановочной работы, и в основном от все больше и больше накрывающего понимания того, что все дорогое и близкое никогда более не станет играть абсолютно никакой роли в его жизни!
На второй день подошел момент, когда оторванность от мира навсегда начала осознаваться и «чистильщик» начал прощаться с каждым, кто сыграл в его жизни хоть какую-то роль. По началу это были монологи, произносимые в полузабытьи про себя, немного после они преобразились в диалоги, когда собеседник был не только осязаем, но и вполне ощутим физически, что после доходило до окологалюцинаций с общением со вполне реальными персонажами, если это позволяло изредка появляющееся одиночество в камере, когда сокамерников вызывали оперативные сотрудники на доклад о его состоянии и о том, что он говорит. Состояние это вполне контролировалось и понималось им самим, в нем находящимся, он как бы допускал до этого свой разум, считая такое прощание необходимостью.
