Грязь под ней, перемешанная с кровью и мочой, местами образовала темно-коричневую коросту, на которую садились, по нескольку сразу, мухи, измазала часть ее обнаженного тела, что создавало впечатление разлагающей биологической массы. Слез не осталось, как и сил – похоже женщина и не чаяла о другой участи, кроме пыток и мучительной насильственной, в прямом и в переносном смысле, смерти. Пытаясь приподнять голову, чтобы посмотреть последний раз на небо и возможно прочитать молитву, да-да, порой Господь попускает страшные испытания, в которых и возникает то покаяние, считаемое в православии идеальным, после чего нет ни страха, ни боли, а только тепло и благодать…
Подымая голову с заплывшими от синяков глазами, она наконец увидела меня, между нами было не больше 20 метров, комок подкатился к ее горлу и выплеснулся новыми рыданиями, воспринятыми мною, как понимание ей близости нашей обоюдной смерти. Я не ошибся в ее чувствах, с той лишь разницей, что сожалела она о жизни чужого человека, а не о жизни любимого ею мужа…
…Белый «Форд Таурус Шоу», сделанный по спецзаказу, резко затормозив, выбил из под колес серо-коричневое облако, заполонившее пол ангара. Из машины выскочил Гриня, держа в правой руке ТТ. Он без прелюдий направил «валыну» в сторону «Усатого» и выпустил всю обойму, остальные три человека бывшие с ним накинулись с битами на пятерых «лианозовских» и лупили их по чем зря. Облегчению не было предела, девушка смеялась и выла истерикой.
Юрок подпрыгивая, хлопал себя по всему телу визжа и извиваясь, хотя не одна пуля его не продырявила. Вошь попала под хвост, он бросился в ноги здоровяку и заорал, что сделает все, что тот просит только пусть объяснит в чем его вина. На этом я успешно потерял в очередной раз сознание, а очнулся уже в машине, по пути в ЦИТО, где работала мать одного из Гришиных близких, этот же парень и был за рулем. Заметив, что я пришел в себя, он тихо сказал:
– Да, перепало тебе, Гриня всех их убил бы, но сейчас не может – «Иванычу» нужны. Просил передать, что позже обязательно разберется. Да, жена твоя…, в общем, все нормально, ничего не успели они с ней сделать, но руки вывихнули, в паху что то надорвали и сильно побили… ууублюдки. Лех… ты это, валить их когда будешь…, мне скажи – ненавижу… – бл…ва!.. – Я отвернулся и смотрел невидящим взглядом на пролетающие улицы, глаза и щеки чувствовали дорожки влажного соленого тепла. В душе было пусто, но постепенно ЭТОТ ВАКУУМ втягивал обиду и заполнялся злобой, от всплывающих картин пережитого «супругой», и от своей, тогда на дыбе, беспомощности.
Я не знал как она сейчас, но хотел быть рядом. Ее увезли раньше, думая, что она Ия, но… если бы поняли… – если бы от испуга «Усатый» не забыл сказать, что это проститутка – ее бы убили!
Дима «Харя» – так величали здоровенного парня за рулем машины, объяснил, что дама уже в больнице, ей зашивают раны, накладывают лангеты, после успокоительного она уснет, и через пару дней будет на ногах, конечно, с некоторой оговоркой, а вот руки придется лечить серьезно… Чуть позже он поведал еще кое что, о чем выразился так:
– Не знаю как тебе сказать…, ну в общем, одним глазом она видеть не будет…, ну короче…, его воще нет – вытек. Уроды…, гандилы – выбили… Лех, ты это…, короче… пока не суетись, шеф просил побыть с тобой, бабок там…, выделил, короче…, это…, будем лечиться, если че надо – скажи… Че? Не слышу… – Остановив машину, Дима наклонился и прислушался к моему шепоту:
– Промидола мне вколи, и к Ии вези… – к жене…, понял?
– Да не переживай, вы в одном корпусе будете…, может и в одну палату получится, мамулька у меня «ВО» какой человек, а с такими «бабосами» вообще границ для возможностей не будет… – Но мне было уже все равно. Пришел в себя я уже к ночи, попытался встать, но куча капельниц забряцали и разбудили Дмитрия, тут же расположившегося:
– Леш…, что-то нужно?
– Нужно? Вставай, ты обещал к жене сводить… Че то рук не чувствую, да и ног тоже, вы мне тут ничего лишнего не оттяпали? Зараза – все ноет…, давай, давай веди. Слышь…, Дим, а цветы здесь достать можно?
– Ты че ошалел…, ночь…, да и больничка!.. – Дима при всей своей громоздкости обладал юркой подвижностью, и словно не ощущая своего 120 килограммового веса, передвигался почти не слышно. Бесшумно вернул все склянки на свои места, на всякий случай продолжая придерживая их. Его недавнее спортивное прошлое барцуна-классика
[34] на уровне «мастера спорта» хоть и сделало из него машину не видевшую преград, но вселив уверенность, оставила добрейшим и терпеливейшим человеком. Как любой спортсменюга, он был слегка оторван о жизни и по-прежнему жил спортом, честной службой своему сюзерену и созерцанием чужой семейной идиллии.
Некоторое время «Харя», а такую погремуху он получил благодаря своей большой голове с огромной светлорусой копной волос и добродушному выражению лица, никогда не менявшегося, даже в моменты смертельной опасности, что в этот миг выглядело зловеще, отдал обучению в Московском ВОКУ,
[35] не окончив последнего курса был отчислен, за драку. В общем-то банальная ситуация поставила крест на его военной карьере, зато восстановила справедливость и послужила наказанием зарвавшемуся молодому офицеру, посмевшего оскорбить кого-то из его друзей. Драки, как таковой не было, но синячище в пол лица лейтенанта присутствовал… – немного не рассчитал силы, к тому же начал не первый…
Крупные черты лица, большие серые глаза, поломанные на тренировках уши, и всегда проглядывающийся сквозь улыбку стройный ряд зубов никак не походили на харю, но по всей видимости просто дополняли портрет богатыря. Иногда, при беглом взгляде на него, проскакивала мысль, что «Харя» – это от сокращенной харизмы, явно имевшей место быть, но не агрессивно активной, а простодушно распространяющейся и ненавязчиво захватывающей расположение к этому человеку, распространяющему монументальное спокойствие при почти незаметности его присутствия. Доброта всегда ненавязчива, но всегда появляется вовремя и ровно в необходимом количестве.
– Вот именно…, «больницы», при которой всегда есть морг, где покойников готовят к погребению…, по секрету тебе скажу один из них, мой приятель, и мне как-то шепнул, что им, усопшим, цветы не нужны, давай бери эти склянки и меня поддержи…
– Слышь «Солдат», шутки-шутками, а как он…, это…, твой друг-то?
– Как-как, вот не успеешь сделать что должен…, ууух…, нууу, из того, что тебе отмеряно Провидением, так и…, ууух… – Кряхтя от, все же пробивающейся сквозь обезболивающее, боли, и пытаясь выглядеть более менее способным к передвижению и другим подвигам, я всеми силами старался подвигнуть добродушного здоровяка на нарушение всех больничных запретов, и любыми путями добраться до Ии, при этом не желая появляться пред ней с пустыми руками.
Вина за происшедшее давила, генерируя страх за последствия, грозящие счастью семейной жизни, но перебороть их необходимо в зачатке, и лучшим средством для этого я посчитал, появление в самый тяжелый момент осознания ей всей ситуации и перемены в ее теле, хотя я не знал какого точно…, я еще многого не знал…, и совсем не мог предполагать, что ужас сегодняшнего дня, есть лишь начала ужаса всей жизни.
