Мне суждено было познать не только это, но и то, что Господь попуская испытания, дарует и силы на их преодоление… Путающиеся мысли не могли полностью пробить коросту частичного отупения от медикаментов, поэтому соображал я слабо, при этом понимая главное и необходимое, силился довести их до Димы логично и понятно, вяло и тихо продолжал:
– …так и зависнешь между небом и землей, пока ктонибудь за тебя это не доделает. Вот такой вот он, этот друг, приведением ходит и выбирает…, ууух…, кому бы поручить дело…, а выбрав, становится ему лучшим другом…, ааа…, даже может кое что сделать для него полезное…, ну из мифической области…
– Колдануть что ль чо-нибудь?
– Ну колдануть это сильно сказано, а вот ночью кого…, ууух…, блиннн…, придушить…, это пожалуйста…
– Лех, а ты не гонишь, по башке-то дали и того…, да и барбитуры в тя вкачали…
– Ты что намекаешь что Гриша полный идиот…, ааа…, и спятившего… от нормального отличить не может. Молчи уже…, несчастный…
По ходу движения, вдруг вмешался третий голос:
– Кого там нелегкая несет ночью в морг, совсем сдурели, черти поросячьи, всех жмуров перебудите?!.. – Дима знал с детства добряка патологоанатома дядю Мишу:
– Дядя Миш, это я Дима, сын…, мы к вам за цветочками, парочку штук буквально… очень надо.
– Димон, ты чо чердачком зашелестел что ли…, нууу если бы не мать – отмутузил бы…, хотя тебя отмутузишь… Что своим покойничком обзавелись, а цветов на похороны жалко…?
– Да неее, дядь Миш, нам на свидание…, – вот ему… – До этого пожилой мужчина с внешностью разгневанного Дуремара, будто не замечал меня. После слов «вот ему», он повернулся всем телом в мою сторону и с удивлением посмотрел сквозь меня, и будто вспомнив что именно сегодня Новый год, с сарказмом воскликнул:
– Это что еще за елка новогодняя, эко тя подрубилото…, под самый корешок, чей-то тебя так баклажками обвешали-то…, эх, мо-ло-дешьььь!.. Все на тот свет торопитесь?! Вон их сколько торопыг, сначала очередь займите, место проплатите…, взносы могу прямо здесь принять… Какое в ж…у свидание…, все о бабах…? Когда вы уже угомонитесь!.. Идите, идите от сель, пока не вскрыл ваши души темные…
– Да у него жена здесь, их вместе «отделали» вот так вот…, сюда же вместе и привезли, в… палате…
– Жена… это та… красивая…, нооо… это…, да досталось… – щааа…, посмотрю, может у меня где в гостях на полочке пристроилась…, хе-хе-хе…, ладно не дрейфь, че-нибудь придумаем…, это я так…, дай то Бог и впрямь, что б со мной не познакомилась. Идите, берите…, джентльмены с преисподней…, да аккуратнее…, мать вашу… – Отобрав пять штук белых лилий – что делать, в таких ситуациях не до выбора источника предметов внимания, мы поковыляли обратно в свой корпус…
…Я понимал, что временное спокойствие – есть некоторая фора, которая обязательно своим окончанием поставит снова перед выбором – все конечно, что имеет начало, так же как и силы, уже бывшие на исходе, и не понятно откуда берущиеся, но я очень надеялся, что успею до их исчезновения увидеть Ию, хотя и был испуган ее состоянием, особенно потерей ей глаза.
Как я смогу все объяснить, продлятся ли наши отношения, что произойдет с ее психикой, ведь для женщины крайне важно выглядеть женщиной, а не терминатором. Сможет ли она пережить сегодняшние ужасы, простит ли меня?!
Я уже не в состоянии был вспоминать и заново переживать виденное и испытанное сегодня! И это я – мужик, из-за которого пострадала она…, из-за которого поставлена жирная точка на многом, о чем она…, мы думали и мечтали! Почему?… Да потому что жизнь уже никогда не будет прежней, возможно это несчастье станет причиной разрушения нашего счастья. Никогда и ничего я не боялся так в жизни, как потерять ее! Она для меня нисколько не поменялась, пусть и с вывихнутыми руками, выкрученной душой, с одним глазом и разорванными нервами! Я не представлял как на все это должно реагировать, и не это было сейчас главное.
Уничтожить оболочку, обернувшую сегодня нас, ту оболочку, которая выделила ее и меня из когорты обычных граждан, которых не касаются подобные перемены, так же как до сегодняшнего дня не касались и нас. Совершенно четкое понимание того, что именно я и мои действия, и не важно, что они были из лучших побуждений, привели к беде, последствия, которой исправить был уже никто не в состоянии.
Я оказался «убит», унижен, оскорблен в самом святом, растоптан и развеян мелкими пылинками по всей вселенной, собрать которые вряд ли когда-нибудь смогу. Если я так себя ощущаю, то что же с ней! Буду ли я искать виновных, хотя сам таковой более всех остальных? Захочу ли я мстить, что не в моем характере?… Что делать дальше – покажет время, сейчас же ОНА – вот цель и вот смысл…
…ОНА лежала на огромной кровати, обвешенная кучей проводов, шлангов, каких-то бутылок, подвешенных донышками вверх. По периметру стояли какие-то, аппараты с мигающими лампочками, в углу, сидя на стуле, прислонившись боком к стене, сопела пожилая женщина, наверное медсестра – сиделка. Глядя на все это, меня охватывало чувство благодарности Григорию. Я не хотел разбираться в подробностях, будучи уверен – скрываемое, если оно есть, когда-нибудь всплывет.
Сегодня же он спас мою и Иину жизни, а сейчас своим участием спасает и нечто большее. Причина же этого непомерного милосердия меня не только не волновала, но даже не приходило на ум помыслить об этом…
Большая ее часть лица была под бинтами, руки, лежащие на поверхности: одна в гипсе, другая пронзенная несколькими спицами, закрепленными в жестком каркасе аппарата Елизарова. Такой же был закреплен и на ноге, не покрытой одеялом. Казалось на теле, на тех участках которые можно было обозреть, нет места без ссадины или синяка. Было видно, что длинные волосы обрезаны до сантиметровой длины, один глаз закрыт повязкой, второй полуприкрыт – единственная маленькая слезинка застыла в самом его уголке, и облокотясь на ресничку, заставляла иногда помаргивать, оставшимся в одиночестве глазом, выглядевшем чудовищно, из-за закатившегося под верхнее веко зрачка, и соответственно видимого в щелке, между веками лишь белка, с красными прожилками тоненьких венок.
Я, приблизившись наклонился, напряжение дня комом пробивалось от куда-то с носоглотки и поднимаясь, выжималось через слезные протоки, слезы, одна за другой, падали крупными каплями и исчезали на бинте обмотанного вокруг ее лица. Сдержать их не было ни сил, ни желания. Я чувствовал их необходимость в способности облегчать тяжесть обрушившегося на меня.
Я просил про себя прощение и очень хотел, чтобы она почувствовала боль моей раненной души, горячие слезы которой должны были дойти через перевязку и как поцелуй, не просто оживить ее прежней, но и вернуть все вспять.
Каждую ресничку, каждую микроскопическую морщинку века…, хм, странно… И тут я обратил внимание на то, что ресницы Ии стали чуть ли не на треть короче…, и-и-и-и, кажется, начали проявляться, как из тумана чужие черты лица. Выплывший неожиданно из под века зрачок испугал совсем другим цветом – может дежурное освещение меняет цвет?… Да нет же!
