Ильич качался сидя на коленях, в амплитуде позволяющей держать тело своей супруги прижатым к груди, губы его дрожали, он не видел и не слышал ничего, был мокр слезами, кровью своей жены и хлынувшим беспросветным ливнем неутешного горя, казавшимся неправдоподобным. Старый вояка захлебывался и булькал эмоциями, теряя последние силы:
– Ни хочу, ниии… хочу, нииииихооочуууууууу!
Еле выдерживая эту картину и злясь на бегающего вокруг своей, уже разгоревшейся тачки, таксиста проклинавшего всех и вся, в виду уже кем-то вызванной и подъехавшей «кареты скорой помощи», и вдалеке, раздающейся сирены то ли милиции, то ли пожарных, я спросил у бати:
– А Ийка? Дома еще?… – Глаза его изменились, моментально белки налились красными жилами, волосы встали дыбом и он, вырывая носками ботинок землю бросился к горящей автомашине:
– Да ладно, па… – Я было сначала не понял его порыв, но почувствовав почти сразу дикую слабость, отозвавшуюся на понимание, что ОНА может быть в горящем «монстре», почувствовал себя пронзенным осью несчастий всей земли, вокруг которой вращаются все беды, горе и смерть. Слабость, убитая впрыском адреналина, моментом превратилась в сгусток неконтролируемой и не знающей физической боли, энергии, подбросившей к самой, уже открытой обожженными руками отца, дверце, от куда хлынул едкий и густой дым от горящей и плавящейся пластмассы, хотя огня внутри видно почти не было.
Увидев начинающие охватываться пламенем босоножки жены, схватил ее за ноги, набрал воздуха, юркнул в салон обнял тело и упершись ногами, потянул что есть силы к свежему воздуху, отец помогал, а я по-прежнему еще ничего не понимал, воспринимая моих Иеньку и Ванечку живыми.
Все втроем: я, Ия и сын, мы упали на траву, правда сверху на меня рухнули дымящиеся два тела… неожиданно два… – эти два тела, ставшие просто телами, все еще самых главных в моей жизни людей…, маленькое – детское, и взрослое – любимой женщины, но сейчас какое-то тяжелое и не родное…
Когда я, как самый обычный человек, гнал дикую мысль, приходящую иногда ко всем живущим на Земле людям, кого-то любящим и кем-то дорожащим, эту самую, не редко возвращающуюся, кажущуюся непобедимой и вот – вот уже начинающую воплощаться, мысль, о потере дарящих столько радости и счастья родных и любимых, то опасаясь ее действительной материализации, все же никогда в нее не верил, но… – ты боишься их потерять, даже не просто потерять навсегда, а всего лишь этой мысли, что все это может кончиться вяло растворившись в суете, по прохождении чувств… – да мало ли причин?!
Ты боишься, но в подсознании понимаешь, что это может наступить, и возможно наступит, но не с тобой, ведь плохое и не желательное трудно примерять к себе, проще гнать от своего существа и от того, что тебя окружает – ту тьму негатива, а еще лучше наивно думать, что контроль этого в твоих руках. Этот юношеский максимализм…, эти чувства, которые за три с лишним года стали лишь сильнее, и удвоились при рождении ребенка – это то, что пропав вместе с Ией и Ванечкой, одномоментно убило и меня, высасывая уже многим после, в течении долгого времени все остатки человеческого, хотя как оказалось «всё» – понятие именно человеческое, а для Господа же границ нет!
Может быть со временем между мной и супругой отношения и поменялись бы, но история, пусть и одной семьи, не принимает этого «может» НИКОГДА! Потеряв их сейчас, я лишился не только всего, что было связано с ними, но и того места в сердце – этого огромного куска, где все это жило.
Вместе со страшной мыслью, взорвавшей весь разум вместе с его разумностью, все остальное было шокировано видом, того, во что они, ИЯ и СЫН, превратились в запах дыма и подпаленного мяса…, что приправлялось ожесточенным грузом своей вины и своей глупости, приведшей к тому, во что сейчас поверить я не мог…, чего не хотел, к тому, что еще пятнадцать минут назад, даже представить было не возможно! Разум судорожно искал выход и не в состоянии сделать этого, не смог принять действительности.
Небо и горизонт сознания заволокли тучи провала сознания, я окаменел, остывая вместе с хладеющим телом супруги. Меня оттаскивали, кто-то пытался уговорить, кто-то призывал принять меры к успокоению, но никто не помогал. Ни мог помочь, просто потому, что это было не возможно! Только я не видел, бесполезности чего угодно в отношении Ии. Сына, же уже загружали в скорую и увезли с моей матерью, единственной не так убитой горем и возможно лучше всех соображавшей. Мама одна, кто не чувствовал на себе никакой вины и не потерявшая никого из близких ее сердцу, настолько, насколько это было у нас.
Все наше умение, весь наш опыт, все наши силы оказались ничем перед лицом нескольких посредственных, ничего из себя не представляющих, человек, неожиданности и стечения обстоятельств.
Прошло еще более десяти минут, никто из нас троих, живых, сидевших на траве, обмазанных, как дегтем дымом, кровью и позором, и «осыпанные» поверх несчастьем, как гусиным пухом, словно изгои в стародавние времена. Двое из нас: я и Ильич, держали тела своих жен, прижимая их головы к своей груди… Не было ничего вокруг, что ощущалось бы нами, казалось мозг встряхнул все свои нейроны одновременно, создавая своему хозяину впечатление какой-то невесомости, какого-то места между двумя мирами – явью и навью. Будто Господь дал возможность побывать со взлетающими душами наших «девочек», но всему, что имеет начало, есть и конец.
* * *
Через пелену своих, помутневших от слез и несчастья, глаз я наконец разглядел кого-то сидящего на корточках и задающего в пустоту один и тот же вопрос:
– Кто бы это мог быть? Какая неприятность…, кто же все таки…, кто?… – И уже обращаясь ко мне:
– А? Ну кто?… – Кого я мог винить, кроме себя, к тому же в таком состоянии:
– Я только, я, я, яяяяяяяяя!.. – Если бы я был в полном сознании, а не в эйфории, его реакция меня поначалу бы удивила, а после и разозлила, но…:
– А поподробнее. Каким же это образом?… – Он достал и развернул удостоверение, помахал у моего лица – явное отсутствие реакции его не остановило. Далее этот «добрый человек» задавал вопросы требующие в его интересах всего лишь кратенького ответа «да», я же бормотал не в впопад…, просто что-то произносил, уже не видя и не слыша его:
– Да, да, именно я! Я, я…, как я мог…, все мог изменить…, остановить…, почему я не убил…, почему не согласился…, простите меня…, я убийца…, я убил…, и ее, и… Ванечкаааа… – Облегчая состояние, а за одно и приводя в себя, слезы вновь хлынули градом, кто-то помог поднять тела и загрузить в машину морга, посадив нас троих на какие-то места в этом же автомобиле…
…Весь путь я держал ее за руку, мыслей не было, лишь одна мелькнула и оставила след: там же, после этих вопросов, кто-то держал мою кисть, обнимающую пальцами шариковую ручку, своей рукой, на указательном пальце которой было кольцо с двумя камнями средней величины: красным и черным, и что-то аккуратно выводил на бумаге, одновременно спрашивая:
– Так? – Лицо растворилось и не запомнилось, но… потом, в свое время, хватило и кольца!..
