Но какой смысл расстраиваться, тем более сегодня судьба этого дома была бы в подвешенном состоянии. Вообще, у человека, находящегося в заключении, почти всё, что связывает его с нормальной жизнью, находящейся за стенами подобных учреждений, пребывает в подвешенном состоянии, и если говорить о какой-то собственности, то ссылаясь только на баулы и дафлы, хранящиеся в каптёрке. Исходя из этого, по меркам лагеря, я совсем не беден, имея, кроме того, сотню фотографий, пару горшков с цветами, которые нежно оберегаю, и небольшую библиотечку.
Жизнь забита ежедневной суетой, ограниченной статьями и параграфами Уголовно-исполнительного кодекса Российской Федерации (устаревшего до безобразия, где нет места даже такому понятию, как кипятильник и работой, что можно разбавить разрешенными непродолжительными тренировками, и как сейчас, писаниной и прогулками.
Некоторый красочный аспект придают жёстко лимитируемые передачи и бандероли, иногда балующие вкусностями, чтение, которое особенно радует душу, и письма в неограниченном количестве, благодаря чему скрашивается, пусть и не то одиночество, к пониманию которого человек привык на свободе, — ведь здесь ты постоянно окружён людьми, — но одиночество, если можно так выразиться, непонимания, направления и душевного рвения.
Эта жизнь — вряд ли та, к которой нужно стремиться, но через которую можно прийти к желаемой, пусть хотя бы остатку от неё, и через большой промежуток времени.
Годы заключения даются человеку не для того, чтобы просто переосмыслить прошлое и сделать выводы, но чтобы приучить себя к чему-то новому, перестроив своё поведение и свою мораль под те, с которыми человек приходит в этот мир, а после, на протяжении всей своей жизни, усиленно меняет, доводя до тех причин, о которых многие, находясь под «охраной», сожалеют.
Здесь принято говорить о восстановлении системы ценностей — пусть так. Я же конкретизирую для себя — это скорее сохранение её внутри себя, прежде восстановленной и, теперь уже, обороняемой от напора возможных ошибок и воздействий со стороны субъектов, у которых система выстроена не в том порядке.
Правда, к сожалению, в нашем мире, часто то, о чем написано, выглядит совершенно по-иному в живую, а по-юму все о чем говорилось строчками выше, сегодня зависит в этих местах только от самого человека и может ныть достигнуто лишь его усилиями.
Чтобы дать понять, о чём я хочу сказать и от чего нужно будет удерживаться после освобождения, находя иные выходы, приведу пример мотивации.
Представьте себе пса, мирно трескающего сахарную косточку, отстранённого от окружающего его мира и имеющего вид существа, которого всё устраивает. Будь вы ловцом и уничтожителем бродячих собак, то, даже по долгу службы, вам пришлось бы переступать через себя, чтобы уничтожить эту собаку. Если же вы простой гражданин, которому надоели «лепёшки» на асфальте, прилипающие к вашем башмакам, оставляемые беспризорными псами, то вполне достаточно было прогнать его и остаться довольным. Имей вы ружьё, в такой ситуации вряд ли рука поднялась бы на беззащитную тварь. Большинство же людей, глядя на жизнь этих созданий, скорее поделятся своей пищей из жалости и какой-то отдалённой, глубоко внутри себя спрятанной родственности живых существ.
А теперь представьте своего ребёнка, в тело которого вцепился тот же вислоухий, после того как ваш отпрыск решил, шутки ради, отобрать эту косточку, совершенно не понимая по наивности, к чему это может привести. Воспользуетесь ли вы ружьём? Что вы скажете или сделаете, вдруг обнаружившемуся хозяину, который, вдобавок ко всему, ещё обвинит вашего ребенка во всём случившемся, а вам, по вашей же слабости и растерянности, надаёт оплеух?
А всего в нескольких метрах висит совершенно официально оформленное оружие, к которому толкает справедливый гнев и обида? Лично я всегда удерживался и удержусь! Но что же я позволю себе сделать? Ведь случившееся оставлять так нельзя. Полиция? Но, узнав всю подноготную моей жизни и сравнивая ее с судьбой хозяина собаки, кому поверят больше?
Разумеется, в такой постановке вопроса и даже возможности её, кроме меня, винить больше некого, но конфликт как-то должен быть разрешён, и уж точно — мирным путём. Но таким образом, чтобы повторения подобного больше не было.
Героем приведённого примера было животное, имеющее только душу и врождённые рефлексы, последние и «сподвигли» существо на нападение.
Думаете, на людей нужно смотреть иначе из-за имеющихся у нас разума и, кроме врождённых, ещё и приобретённые рефлексы? Ничуть! Ответственность каждого из нас многократно выше, чем у этого «Шарика», именно из-за присутствия разума, чем мы и выше животных.
Только выше ли?!
* * *
Если ничто из естественного не зло, то это значит, что зло возникает, когда мы сами извращаем свои способности.
Максим Исповедник
Ничто не выбивает человека из колеи так сильно, как чужой экспромт, я сам их обожаю и часто к ним прибегая, либо готовя его заранее, либо делая интуитивно.
Первый день, по очередному прилёту на Канары, перед этим общественным, уже упомянутым празднованием Нового Года, ознаменовался просьбой Олега встретиться с ним сразу после телефонного звонка в отель, где мы обосновались, прозвучавшего когда я ещё не успел распаковать вещи и принять душ.
Через 15 минут я уже стоял у входа в гостиницу, куда подкатил белый «Мерседес-Бенц», управляемый младшим из братьев, одетым во все белое, что, правда, не сливалось с цветом покраски транспортного средства, но лишь усиливало впечатление под лучами яркого солнца. Но обыкновению, увидев с ним ещё одного человека, кажется, «Булочника» (Грибкова), я попросил последних пересесть на переднее пассажирское сиденье, чтобы не оставлять никого позади себя. Но просьба моя осталась неуслышанной, а Пылёв движением руки пригласил меня занять место именно рядом с ним.
Подумав немного и всё взвесив, я всё же последовал приглашению, начиная жалеть о том, что приехал не один, да и вообще о том, что приехал. Ведь не хотел же ехать, упирался, но…
…Сел вполоборота, чтобы видеть обоих, вынул резную красивую палочку — яваре, которую вырезал сам на досуге, и крутил её между ладонями, будто массируя.
Дорога уходила вверх, где, я знал, скоро заканчивалась небольшой площадкой над глубоким обрывом. Вариантов было два: либо хотят показать, что мне их бояться надо, и есть ведь, есть чего, а далее, скорее всего, будет какое-то предложение, от которого отказаться невозможно, либо… в отель я больше не вернусь.
Много я ли успею сделать? Неизвестно. Глядя на 120 килограмм живого веса Грибкова, и всё в мышцах, думалось о возможном предстоящем. Скорее всего там на верху будет ещё пара человек, а потому если что-то предпринимать, то сейчас.
Но машина шла на большой скорости — предельной для горного серпантина, и пока я, выжидая, шутил и посмеивался остротам Олега, потихоньку освобождая тормозок на микроскопическом ножичке в пряжке ремня, времени оставалось всё меньше, но делать почему-то ничего не хотелось. Я решил подождать, несмотря на то, что понимал: если бы был какой-то план, то явно не оставлявший мне шансов. Но интуиция подсказывала: что-то было не так, и дальше разговоров дело не пойдёт. Белоснежная машина, явно оформленная честно, такая же светлая, а потому маркая одежда. То, что я садился под камерой отеля, наверное, не в счёт, а вот напряжённость больше чувствовалась у меня, нежели у обоих моих попутчиков.
