И не было ничего тяжелее в моей жизни, чем этот труд и переживания, и ничего выше этих признаний. Никто не поймёт (да и не надо) тогдашнего моего состояния, поразившего моих родственников и друзей, присутствовавших на судах, говорю о них, потому что мнения других но знаю: «Мы не знали, что ты такой, что ты так можешь!»
Напряжение порой доходило до потери слуха на короткие промежутки времени, и в такие моменты приходилось наитием угадывать общую атмосферу или редкие вопросы. Начиная рассказывать, я продолжал уже но столько для защиты, о которой забывал почти сразу, с первых слов, сколько для самого себя. Слова, которые выходили не из уст, может, и не всегда лились, и давалось это с трудом, но облегчало душу и укрепляло надежду. Но… окружающий меня мир: люди, бывшие сокамерниками, следователи, адвокаты, родственники, служащие тюрьмы — никто не видел происходящего внутри.
В следственных кабинетах или «адвокатских», как их ещё называют, шла обычная работа привыкших друг к другу людей, возможно, не раз задающих себе вопрос: «А если бы не так, а по-другому произошло знакомство между нами, то чем бы оно обернулось?». Антипатии не было — нормальная рабочая обстановка, со стороны не производящая впечатления общения обречённого и тех, кто, в силу своих рабочих обязанностей, ведёт его к неизбежному.
Мало того, мой разум чах без сложных задач и противостояния, пусть и скрытого и почти неосязаемого, поэтому внутренне я радовался каждому приходу противоположной стороны. Я наслаждался этими минутами, понимая, что скоро всё это закончится и, скорее всего, через год-два я буду изолирован за бескрайним болотом мест включений для совсем изгоев, где нет ни-че-го!
Да, эти люди делали всё, чтобы замуровать меня навсегда, правда, не прибегая к чрезмерному и подлому. С одной стороны, я воспринимал их как подготавливающих меня к заслуженной плахе, с другой стороны, относился как, в общем-то, к действительно неплохим людям. Когда-то, ещё на свободе, я поразился, прочитав о быстро появляющихся отношениях между палачом и казнимым: на маленький промежуток времени они становятся близкими и чуть ли не родными — и те и другие отвержены этим миром. Он оба участвуют в жертвоприношении, с той лишь разницей, что один остаётся жить, а другой, его стараниями, уходит в мир иной подношением на жертвеннике правосудия.
* * *
Здесь личного совсем мало, а то, что греет сердце, умещается в маленькую папочку, у кого-то чуть больше, но всё это бесценно. Любой осмотр личных вещей — это угроза, если в вашем, на первый чужой взгляд, хламе есть что-то дорогое душе, но не разрешённое УИКом (Уголовно Исполнительный Кодекс). Кто знает, какая вещица имеет на себе отпечаток давно бывшего события в жизни — может, камушек, может, пёрышко из крыла ворона, может, автоматическая ручка или мяч для большого тенниса. В мизерном мирке человека, порой, это самое большое богатство, об истории которого делятся с «близкими», и лишь изредка оно остаётся тайной.
У меня был и есть маленький календарик 1997 года, с надписью «Никогда не сдавайся», подаренный Ириной в очень подходящий для этого момент. На нём изображена уже почти проглоченная лягушка сопротивляющаяся этому, находясь уже в клюве у аиста, лапами пережимая птице горло — патовая ситуация, но напоминающая, что выход искать следует всегда (Календарик 1997 года, что и вызывало вопросы).
Я привык везде искать и находить бесчисленные их количества, и, понимая, что ничто в мире не происходит случайно, выводил длинные цепочки с кучей мелких и средних, по величине, событий — звеньев, удивительным образом укладывающихся в вечные истины полюбившейся здесь Библии. Многое происходило и объяснялось до восторга просто, как и всё гениальное. Первый раз я прочитал её как историческую эпопею многих эпох и народов, с иногда захватывающими сюжетами, пусть и лаконичным языком описанные. Прочитал, чтобы знать, но некоторые места застряли необъяснимыми вопросами, а наличие хорошей библиотеки в новой тюрьме, куда меня перевезли, давало повод занять себя чем-то полезным.
Чем дальше, тем больше я видел ненадуманных параллелей во тьме веков. Пересекалось и складывалось из прочитанного в разных книгах в общую картину жизни наций, стран и отдельных людей, которые в основе своей ничем не отличались от нас. Те же проблемы, те же страсти, молитвы о том же и, что поразительно, применимость тех же, с позволения сказать, «инструкций», которые гак же работают. Одно осталось непонятным — «работают» они непостижимым для человека образом, и вот этому объяснения я не нашёл ни у одного из знатоков наших душ, труды которых пытался изучить и проштудировать.
Как мне показалось, причина в том, что современный человек в основе своей материалист, совершенно позабывший, что идея, как и мысль, более весома и долговечна в своём пути от одного человека к другому, нежели всё в этом мире, созданное человеческими руками. Странен и язык, которым повествуют Евангелие и Ветхий завет — он столь же прост, сколь непонятен и, прежде всего, из-за нашей привычки всё усложнять и выискивать то, чего не может быть, а, меж тем, эти вечные книги написаны для людей не совсем грамотных и, уж точно, не думающих о философствовании, но просто о жизни, веря, что она вечная.
Следующей бесценной вещью стал маленький триптих, наклеенный на прямоугольную деревяшку, вложенный в плотный целлофан, вместе с жёлудем и корой Маврийского дуба — свидетеля встречи библейского Авраама со Святой Троицей. Тогда основная ценность была в том, что это изображение Иисуса Христа, Богородицы и
Николая угодника держали в своих руках мама и дочка, составляющие для меня весь тогдашний потусторонний мир, относительно моей «клетки». Со временем другая настоящая ценность заняла главенствующее место. Кстати, жёлудь и кору передал вышедший позже под залог в пятьдесят миллионов рублей и не забывший об обещании Василий Бойко, хозяин «Русской Швейцарии», что тоже меня удивило, — редкий человек, покидая эти места, держит своё слово. В этом отношении могу похвалить лишь Ивана Миронова.
Интересная особенность Библии в неповторимости её смыслов — я имею в виду, что каждое новое прочтение одного и того же места проявляет новую суть, и сколько бы вы ни читали, всегда познаете новое.
Горделиво посчитав, что прочтя её дважды, имею право сравнить прочитанное с Кораном, перед этим пытаясь сопоставить «Пятикнижие» из Ветхого Завета с Евангелием, я потерпел неудачу. Мои тщеславные планы удались лишь частично, поскольку книги эти есть всё же основа вер, а потом знаний, что, в конечном итоге, наверное, одно и тоже.
Общаться по этому поводу было почти не с кем, и логичный выход нашёлся в прочтении книг учёных, богословов и светочей веры, причём, для начала, трёх основных.
Разумеется, богословом я не стану, так как большую часть прочитанного, но не объяснённого никем, не понял, а то, в чём разобрался, скорее всего, осознал не как должно. И сейчас вернулся к тому, что бесполезно искать суть рабочих механизмов, да простят меня за такое сравнение Святые отцы, нужно просто им следовать, ибо найденный ответ на один вопрос вытягивает несколько следующих. В общем, «в многия мудрости многия печали».
