Неприятна также и несвоевременная выдача протоколов судебного заседания, что положено делать по принятому ходатайству осуждённых или их адвокатов буквально после каждого заседания, и ссылки на отсутствие технической возможности просто некорректны при сегодняшнем техническом прогрессе. Другое дело, что подобное ведение защиты, когда можно ссылаться на отмеченное в этих протоколах, иногда может опровергнуть сказаннoe ранее свидетелями или же самим обвинителем В случае же отсутствия таковых этот же обвинитель, как правило, ссылается на то, что никогда подобных фраз не звучало. Соответственно, ведение протоколов оставляет желать лучшего. Так, я, получив свои, уже после окончания написания кассационной жалобы, заметил грубые несоответствия, и не просто описки, а изменение целых речей.
Сами же обвинители имеют возможность получать распечатки протоколов прошедших судебных заседаний и очень даже своевременно на них ссылаются в своих речах.
Всё вышеперечисленное лишний раз доказывает правильность выбранной линии защиты.
При ознакомлении с материалами дела, задача присутствовавшего представителя следственного комитета заключалась только в доставлении на место, то есть в СИЗО, томов дела и в подписании протоколов ознакомления. Люди эти менялись, а суть нет. Мы оба читали, ад-иокат был уже не нужен и приходил реже.
Возникавшие гораздо реже, чем ранее, разговоры почти не касались предстоящего суда и были «выдохом» после окончания крупной и серьёзной работы, а потому, соответственно, допускались расслабления и даже некоторые откровения. Не совсем, конечно, безопасные для чиновников, но время не сталинское, а потому «гуляй — не хочу». Для них это была очередная передышка, для меня — испытание с пополнением опыта судом с участием коллегии присяжных заседателей. Некоторая генеральная репетиция перед неожиданно появившимся в перспективе вторым судом. Ни здоровья, ни крепости нервов и мне, и семье это не прибавило, но создало ту базу, от которой я смог оттолкнуться через год.
Первый «старт»
Подошедший долгожданный момент окончания прочтения шести десятков томов закончился, и наступило неведомое.
В принципе, многие из судимых ранее людей, имеющие несколько приговоров, как и «отсидок», ничего страшного в этом не видели. В моей ситуации, когда за содеянное было несколько судов сразу, один за другим, процессы давались многократно тяжелее, тем более — с участием двенадцати, как я надеялся, ни от кого не зависящих людей.
Первое заседание определило, по желанию обвиняемых, суд с участием коллегии представителей общества, не разбирающихся профессионально в юриспруденции. Через некоторое время их предстояло выбрать. Следующее заседание было посвящено именно этому, и группа людей в 23 человека (что составляло даже меньше минимума из положенного), похоже, впервые попавших в здание суда, с любопытством рассматривала нас, как экзотических зверей в зоопарке.
Выбранным из них не только предстояло присутствовать, слушать, вникать, хорошо получать за это (по 25–30 долларов за день в рублёвом эквиваленте), но и, в конечном итоге, решать наши судьбы. Мы тоже не отрывали от них глаз, периодически переводя взгляды с одного на другого, иногда поглядывая на таблицу с их фамилиями, местом работы и ещё кое-какими постановочными данными, пытаясь сообразить, кто есть кто и на ком остановить свой выбор. Надежды наши на избранников оказались тщетны, впрочем, наверное, так и должно было быть. На первом суде некоторые из них засыпали, и за три месяца судебных следствий (а заседания проходили 5 дней в неделю), никто из них не только не задал ни единого вопроса, но и ни строчки не записал.
Обвинения против нас троих были ужасны, и ещё более страшным являлось то, что почти со всеми из них мы были согласны. Наши объяснения с доказательствами и схемами, приведением в качестве примеров ссылок на тактико-технические характеристики мощности патронов или взрывчатки с разлётом осколков, в попытке объяснить либо мотивации, либо их отсутствие, разбивались о спящий разум и непонимающее сознание. Можно было спорить и рассказывать, ссылаясь на показания тех же самых свидетелей обвинения, говорящих о действительно бывших звонках с предупреждением о взрыве, а также о приезде милиционеров — кинологов с собаками, которые ничего не обнаружили, тем самым доказывая отсутствие злого умысла и стечение обстоятельств, но всё это не производило ровно никаких впечатлений. Остающиеся после своего выступления пострадавшие, кажется, проникались больше и уходили совсем с другими лицами, хотя лично в моей душе это ничего не меняло, и их проявленная милость или прощение только еще более бередили совесть.
Но вот что действительно было значимо, так это люди верующие, даже обещавшие молиться за нас! Может быть, и они тоже подтолкнули меня на шаг ближе к Церкви. В любом случае, от их нескольких слов внутри меня что-то изменилось, и это что-то, надеюсь, позволит мне когда-нибудь стать, хотя, может быть, и ненадолго, хорошим отцом, дедом, просто человеком.
Впрочем, всех этих объяснений и, как нам казалось, ценных доказательств не слышали и представители обвинения, хотя здесь явно прослеживался долг службы, и слова разума всё же доходили, если не до чиновника, то до человека точно.
Обвинением приводились фотороботы, сделанные через десять лет после совершения преступлений. Правда, на этих двух людей вряд ли кто-то стал бы обращать внимание, так как один из них был обычным посетителем из десятков подобных, а второго вообще никогда в том кафе не было. Изображения были не просто похожими, а фотографически совпадали с лицами моих ребят, причём не тогдашнего времени, а сегодняшнего, наверное, с учётом всех внешних изменений за прошедшее время.
Это было единственное предъявленное нам преступление, в котором я не принимал участия, полагая, что осечки быть не должно, и подобного тому, что на самом деле случилось, просто не может быть никогда. Но вину свою ощущаю полностью и перед пострадавшей и перед погибшей тогда девушкой. Мои парни, а значит и моя вина, даже не смотря на то, что и мыслей на подобное не было!
Вся просьба, обращённая к присяжным заседателям и судье, заключалась в том, чтобы высокий суд принял во внимание отсутствие мотивации, что после сделал суд кассационной инстанции, правда, чего, в свою очередь, не учёл он же на второй «кассации» после второго суда, как бы не зная о ранее состоявшемся первом приговоре! И, соответственно, не сбросив те три месяца, которые сняли на первом кассационном заседании.
Скорее всего, законодатель счёл это невозможным, но и здесь я не в претензии — память всегда напоминает, какой срок мог быть в действительности.
* * *
Поездка на суд занимает весь день, причем большую часть времени составляет езда в «ЗАКе» и ожидание вызова в зал суда в маленькой камере подвала Мосгорсуда (метр на полтора). Туда же спускают и после окончания заседания, до приезда автомобиля, который возвращает подсудимых снова в тюрьму.
В ожиданиях проходит несколько часов, от пяти до десяти, когда занять себя совершенно нечем, кроме как чтением и писанием чего-нибудь. Прилечь невозможно, ходить тоже, но мне все равно нравилось находиться в этом помещении в гордом одиночестве, где хотя бы никто не курит и не пристает с глупыми расспросами, которые надоели своим постоянным повторением ещё в первым месяцы заключения. К тому же лёгкой жизни никто не обещал, тем более если к ней не стремишься сам. Но, подымаясь уже непосредственно к проведению самого судебного следствия, ловил себя на мысли, что не так много сил остаётся на проведение этого действия.
