Нескончаемо текло время, час сменялся часом – сколько их прошло? Бог весть. Пленники оказались в неведомом бытии; то была не совсем жизнь и не совсем смерть, а какое-то полуобморочное состояние. Полный мрак, казалось, стал чуть светлее… Нет, это, видно, просто глаза пообвыкли во тьме. Безостановочно плакали дети, раненые и лихорадочные больные просили пить, и ни капли воды нельзя было выдавить из золотых слитков, ящиков и мешков с колониальными товарами.
Молодой хирург смотрел теперь на Мигеля Баска. Предводитель флибустьеров сидел в золоченом капитанском кресле на корме неподвижного галиона и громко хохотал. Между «Сан-Яго» и окаймленным пальмами берегом курсировал «Дельфин», выгружая испанцев: чтобы развязать себе руки, Мигель Баск решил высадить их на одном пустынном островке Багамского архипелага. Тортуга и так уже была переполнена пленниками, выкуп за которых никак не приходил; слишком много нерадивых работников и лишних ртов скопилось в логове пиратов.
Испанцы – мужчины, женщины и дети – были извлечены из трюмов, обысканы и ощупаны. Ни единого реала, ни одной драгоценности, ни одной пары сапог не осталось у них. Не важно, главное – им сохранили жизнь, а остальное уже не имело значения: потерянного все равно не вернешь. Кроме того, у пленников появилось больше шансов на спасение: Куба недалеко, наверняка вскоре мимо пройдет какой-нибудь галион.
Эксмелин видел, как флибустьерское судно утыкалось носом в песчаный берег, тотчас же испанцы, поторопленные могучими тычками, гроздьями сыпались с борта в воду, а затем, охая и стеная, тащились по пояс в воде к берегу, словно неуклюжие жалкие крабы. «Дельфин» пятился назад, поднимал фок, разворачивался на месте и шел к галиону, где ждали своей очереди последние испанцы, те, кого Мигель Баск приберег «на закуску». Офицеры и знатные идальго с посеревшими от позора лицами стояли босиком, в выпущенных наружу рубахах.
Все они старательно отворачивались от того места, где с внутренней стороны планшира торчали три предмета. Эксмелин глядел на них в задумчивости, без страха или отвращения, ибо в бытность свою студентом-медиком не раз видел подобное. То были три свежеотрубленные человеческие головы.
Застывшие лужи крови пятнали в этом месте палубу; засохшая кровь была и на сабле, которую, осклабясь, поглаживал сидевший в золоченом капитанском кресле Мигель Баск. Галион сдался без боя, но эти трое, видимо, пытались возражать, когда флибустьеры ринулись на ют, либо просто слишком бросались в глаза своими увенчанными перьями шляпами, забыв о том, что в момент, когда пираты лезут на борт, надо быть как можно незаметнее.
Тела были сброшены за борт, а головы Мигель Баск велел насадить на крюки и держать на виду, чтобы никому не вздумалось проявлять строптивость. Три головы с широко раскрытыми глазами казались живыми. Одна из них принадлежала капитану «Сан-Яго»; быть может, смерть оказалась для него наилучшим выходом, ибо куда достойнее погибнуть от руки разбойника, нежели кончить свои дни в бесчестье. Три красивые головы с остроконечными бородками, три благородных лица, с которых не сошло еще горделивое выражение, свидетельствовали, что благородство и гордость, не будучи подкреплены силой и храбростью, мало чего стоят.
Мигель Баск не скрывает радости. Он громко смеется при виде того, как испанцы пачками сваливаются с борта в воду, поднимая тучи брызг.
Небо голубое, море тихое, дует легкий бриз. Еще чуть-чуть, еще одна ездка «Дельфина», и галион выберет якорь, поставит паруса, и оба судна лягут на обратный курс зюйд-зюйд-ост – прямиком на Тортугу.
«Береговые братья»
Тортуга была крохотным клочком суши, безвестным островком среди тысяч других. Колумб, проплыв мимо, не обратил на него внимания. Великий мореплаватель сошел на другом острове, расположенном по соседству с Тортугой, но несравнимо большем по размеру. Индейцы, кстати, так и называли его – Большая Земля. Колумб, воткнув в него флаг своего короля и установив там крест, нарек его Эспаньолой. Позже флибустьеры окрестили его Санто-Доминго. Ныне это остров Гаити.
С борта каравелл Эспаньола показалась первооткрывателям сплошным гористым массивом. Однако потом испанцы обнаружили там и долины, и низменности, и плодородные плато. Около трехсот тысяч индейцев населяли Большую Землю. Их племена периодически враждовали друг с другом, а религия, которую они исповедовали, требовала человеческих жертвоприношений. Туземцы встретили высадившихся европейцев доброжелательно, приняв их за полубогов. Дело в том, что испанцы ездили на лошадях – животных, неведомых индейцам, так что они приняли всадника и лошадь за одно существо, подобие кентавра. А их предания гласили, что рано или поздно на остров вернутся подобные божества, некогда покинувшие их край. Они охотно приняли крещение, поскольку не усматривали в этой процедуре ничего дурного, и радостно обменяли на европейские безделушки и тряпье свои золотые украшения. Индейцы не ведали, что тусклый блеск золота предрешит их судьбу.
Лас Касас, испанский монах, крестивший индейцев, оставил подробнейший рассказ о том, как его соотечественники обращались с туземцами, в частности с обитателями Эспаньолы. Рабский труд в рудниках и на плантациях, к которому их понуждали с неистовым рвением, вскоре привел к тому, что добрую часть индейцев пришлось ежедневно отряжать на захоронение умерших собратьев; недостаток рабочей силы восполняли за счет ввоза с других островов и с континента, но расход намного превышал приток. Согласно Лас Касасу, население Эспаньолы сократилось с трехсот тысяч к моменту прихода испанцев до трехсот человек сорока годами позже. «Святой отец, разумеется, преувеличил смертность», – писали впоследствии умудренные историки. Увы, факт остается фактом: за полвека колонизации индейцев на острове практически не осталось.
Теперь представьте, что произойдет, если вы вдруг уберете почти все население с плодородного острова, лежащего в тропическом климате. Естественно, природа вступит в свои права, флора и фауна начнут буйно развиваться. К прежним представителям животного мира Эспаньолы теперь добавились завезенные испанцами лошади, коровы и собаки; все растения и звери плодились и размножались в этом гигантском естественном заповеднике.
После того как золотые рудники оскудели, а индейцы вымерли, почти все испанцы покинули Эспаньолу, двинувшись на поиски очередных эльдорадо. Осталась лишь горстка колонистов, разбивших плантации в центре и в южной части острова. Уцелевшие индейцы прятались в расселинах прибрежных скал, боясь показаться на глаза, боясь даже разводить огонь.
Год шел за годом, изредка на горизонте мимо острова проплывали паруса далеких судов. Старики-индейцы, помнившие о страшном времени массовых избиений, рассказывали своим немногочисленным внукам о том, что им довелось пережить.
Потом настало время, когда парусов на горизонте становилось все больше и больше, и наконец пришел день – это случилось в начале двадцатых годов XVII века, – когда несколько судов пристали к берегу. Индейцы – мужчины, женщины, дети – в ужасе бросились в чащу леса.
Вторая людская волна из Европы была куда многолюднее первой, накатившейся на американский берег вскоре после Колумба. Но, как и в первой волне, большинство прибывших составляли авантюристы и откровенные преступники, дезертиры, спасавшиеся от рекрутских наборов, неудачники, твердо положившие себе выбиться в люди, слабодушные мечтатели, готовые пойти за кем угодно, – словом, человеческое отребье. Однако, кроме подонков, тут было и немало людей способных, честных и благородных, в основном из числа гонимых у себя на родине за религиозные убеждения, – католики из Англии, гугеноты из Франции, разорившиеся валлийцы
[47], согнанные с земель ирландцы, безработные и младшие сыновья владельцев земельных наделов. Среди этих иммигрантов встречались люди, сведущие в морском деле, матросы и даже капитаны, ходившие в далекие навигации. Но все-таки большинство прибывших впервые узрели море в порту перед отплытием.
