Знаешь, Эстер, у тебя налицо все симптомы неврастении.
Так ты ничего не добьешься, так ты ничего не добьешься, так ты ничего не добьешься…
Однажды душным летним вечером я целый час целовалась с волосатым, похожим на обезьяну студентом-юристом из Йеля, потому что пожалела его – такой он был страшный. Когда мы перестали целоваться, он сказал:
– Я тебя вычислил, крошка. К сорока годам ты станешь законченной ханжой.
«Надуманно!» – начертал преподаватель по творческому мастерству в колледже на моем рассказе под названием «Большой уик-энд».
Я не знала, что такое надуманно, поэтому заглянула в словарь. Надуманно, искусственно, притворно.
Так ты ничего не добьешься.
Я не спала три недели. Мне казалось, что самое красивое на земле – это, наверное, тени. Миллионы движущихся очертаний и замкнутых пространств теней. Тени прятались в ящиках комодов, в шкафах и чемоданах, их отбрасывали дома, деревья и камни, они скрывались за человеческими взглядами и улыбками, и многие километры теней жили на ночной стороне планеты.
Я посмотрела на две полоски лейкопластыря телесного цвета, наклеенные крест-накрест на икре моей правой ноги.
В то утро я предприняла первую попытку.
Я заперлась в ванной, напустила полную ванну теплой воды и достала жиллетовское лезвие.
Когда одного древнеримского философа или кого-то еще спросили, как он хочет умереть, тот ответил, что вскроет себе вены в теплой ванне. Я подумала, что это окажется легко – лежать в ванне и видеть, как от запястий расплывается краснота, толчок за толчком заполняя чистую воду, пока я не погружусь в сон под водной гладью, яркой, как маки.
Но когда я почти решилась, кожа на запястье показалась мне такой белой и беззащитной, что у меня не хватило духу. Казалось, то, что я хотела убить, заключалось не в коже и не в тонкой синеватой ниточке, пульсирующей у основания большого пальца, но где-то еще, глубже, в потаенном месте, куда добраться гораздо труднее.
Понадобится совершить два движения. Одно запястье, потом другое. Даже три движения, если считать перемещение лезвия из руки в руку. Потом я залезу в ванну и лягу.
Я придвинулась к шкафчику с лекарствами. Если бы я тогда посмотрела в зеркало, я бы увидела кого-то другого, как в книге или пьесе. Но отражавшийся в зеркале человек был парализованным и слишком отупевшим, чтобы хоть что-то сделать.
Потом я подумала, что, может, надо пустить немного крови, чтобы отточить движения, села на край ванны и положила лодыжку правой ноги на левое колено. Затем я подняла правую руку с лезвием и отпустила ее, чтобы та упала под собственной тяжестью, как гильотина, на икру правой ноги.
Я ничего не почувствовала. Затем ощутила где-то внутри легкую дрожь, и на месте разреза появилась ярко-красная ямка. Кровь быстро собиралась, темная, словно вишня, и стекала по лодыжке в мою черную кожаную лакированную туфлю.
Я было подумала залезть в ванну, но тут поняла, что мои эксперименты заняли почти все утро и что скоро, наверное, вернется мама и обнаружит меня прежде, чем все будет кончено. Поэтому я перевязала порез, убрала жиллетовские лезвия и поспешила на автобус в Бостон, уходящий в половине двенадцатого.
– Извините, девушка, метро не ходит к тюрьме на Оленьем острове, она же на острове.
– Нет, не на острове, это раньше она была на острове, но там сделали земляную перемычку, и теперь она соединяется с материком.
– Метро туда не ходит.
– Но мне надо туда попасть.
– Эй! – Сидевший в кассе толстяк поглядел на меня сквозь решетку. – Не надо плакать. У тебя что, кто-то из родни там сидит, милочка?
Люди толкались и налетали на меня в озаренной искусственным светом темноте, спеша к поездам, с грохотом выкатывавшимся из похожих на кишки туннелей под Сколлей-сквер. Я чувствовала, как из моих красных распухших глаз текут слезы.
– У меня отец там.
Толстяк посмотрел на схему, висящую на стене кассы.
– Значит, поедешь так, – сказал он. – Садишься в поезд вон на том пути и доезжаешь до Ориент-Хайтс, а там пересаживаешься на автобус со стрелкой. – Он расплылся в улыбке. – Он привезет тебя прямо к тюремным воротам.
– Эй, вы! – Молодой парень в синей форме помахал мне из будки.
Я махнула рукой в ответ и продолжала идти.
– Эй, вы!
Я остановилась и медленно подошла к будке, торчавшей, словно круглая гостиная посреди песчаной пустоши.
– Эй, дальше вам нельзя. Это территория тюрьмы, посторонним проход запрещен.
– А я думала, что по берегу можно гулять везде, – ответила я, – если не заходить за границу прилива.
Парень на минуту задумался, потом сказал:
– Не по этому берегу.
У него было приятное, свежее лицо.
– Хорошо у вас тут, – заметила я. – Похоже на маленький домик.
Он посмотрел в комнатку с плетеным ковриком и цветастыми ситцевыми занавесками и улыбнулся:
– У нас даже кофеварка есть.
– Я когда-то жила тут рядом.
– Да ладно вам. Я сам родился и вырос в этом городе.
Я окинула взглядом песчаную пустошь, простиравшуюся до автостоянки и зарешеченных ворот, потом посмотрела на узкую дорогу за ними, сжатую с обеих сторон океаном. Дорога вела к тому, что когда-то было островом.
Тюремные здания из красного кирпича выглядели дружелюбно, словно корпуса стоявшего на берегу моря колледжа. На чуть возвышавшейся слева лужайке я рассмотрела движущиеся маленькие белые пятнышки и розовые пятнышки чуть побольше. Я спросила охранника, что это, и он ответил:
– Так это свиньи и куры.
Я подумала, что если бы у меня хватило благоразумия продолжить жить в этом старом городе, я могла бы познакомиться с этим охранником в школе, выйти за него замуж и успеть нарожать кучу ребятишек. Вот было бы здорово жить у моря с кучей ребятишек, со свиньями и курами, носить, как выражалась моя бабушка, застиранные платья, и сидеть где-нибудь на кухне с ярким линолеумом, положив на стол располневшие руки и хлебая кофе кружками.
– А как попасть в тюрьму?
– Надо получить пропуск.
– Нет, попасть на отсидку.
– А, – рассмеялся охранник, – надо угнать машину или магазин ограбить.
– А убийцы там сидят?
– Нет. Убийц отправляют в большую тюрьму штата.
– А кто еще там сидит?
– Ну, в первый день зимы нам привозят бродяг из Бостона. Они разбивают кирпичом окно, потом их берут и сажают на всю зиму сюда, где тепло, телевизор, вдоволь еды и баскетбол по выходным.
– Вот здорово.
