Створчатые двери напротив моей кровати распахнулись, и в палату вошел целый табун парней и девушек в белых халатах во главе с пожилым седовласым мужчиной. Все они улыбались ослепительными дежурными улыбками, столпившись у моей кровати.
– Как вы себя сегодня чувствуете, мисс Гринвуд?
Я попыталась определить, кто же из них это сказал. Терпеть не могу говорить что-то скоплению людей. Когда я разговариваю с группой людей, мне приходится выбрать кого-то одного и обращаться к нему, а пока я говорю, я чувствую, как остальные таращатся на меня, используя свое невольное преимущество. К тому же я ненавижу, когда бодренько спрашивают о самочувствии, зная, что тебе чертовски плохо, и ожидают услышать в ответ «прекрасно».
– Паршиво.
– Паршиво. Хмм, – отозвался кто-то, и один парень нагнул голову, слабо улыбнувшись. Кто-то что-то застрочил у себя на планшетке. Потом кто-то еще сделал серьезное и сосредоточенное лицо, спросив:
– А почему вы себя паршиво чувствуете?
Я подумала, что кто-то в этой группе отличников вполне может ходить в друзьях у Бадди Уилларда. Они узнают, что я с ним знакома, и им станет интересно поглазеть на меня, а потом они примутся сплетничать обо мне между собой. Мне хотелось туда, где никто бы не знал о моем существовании.
– Я не могу спать…
Тут меня прервали:
– Но сестра говорит, что вы спали прошлой ночью.
Я оглядела выстроившиеся полукругом свежие незнакомые лица.
– Я не могу читать, – повысила я голос, – не могу есть.
Тут мне пришло в голову, что я ела за троих с тех пор, как пришла в себя.
Стоявшие группой отвернулись от меня и принялись перешептываться друг с другом. Наконец вперед выступил седовласый мужчина.
– Спасибо, мисс Гринвуд. Скоро вами займется один из наших штатных врачей.
Затем вся группа переместилась к кровати итальянки.
– Как вы себя сегодня чувствуете, миссис?.. – спросил кто-то, и фамилия показалась мне длинной и полной звуков «л», вроде миссис Томолилло.
Миссис Томолилло хихикнула:
– Ой, прекрасно, доктор, просто прекрасно.
Затем она понизила голос и прошептала что-то, что я не расслышала. Одно или два лица повернулись в мою сторону. Затем кто-то сказал:
– Хорошо, миссис Томолилло.
Кто-то шагнул вперед и раздвинул разделявшую нас прикроватную ширму, словно воздвигнул белую стену.
Я сидела на краю деревянной скамейки в зеленом дворике, окруженном четырьмя кирпичными больничными стенами. На другом конце сидела мама в своем платье с узором из лиловых колес. Она подперла голову рукой, положив большой палец под подбородок, а указательный вытянув вдоль щеки.
Миссис Томолилло сидела на соседней скамейке с какими-то темноволосыми смеющимися итальянцами. Каждый раз, когда мама двигалась, миссис Томолилло повторяла ее движения. Теперь она сидела, подперев щеку указательным пальцем, а подбородок положив на большой и задумчиво склонив голову набок.
– Не шевелись, – тихо сказала я маме. – Вон та женщина тебя передразнивает.
Мама обернулась, чтобы посмотреть, но миссис Томолилло тут же уронила свои белые руки на колени и принялась оживленно беседовать с друзьями.
– Да нет же, – удивилась мама. – Она вообще не обращает на нас внимания.
Но как только мама вновь повернулась ко мне, миссис Томолилло сложила вместе кончики пальцев, точно так же, как мама, и смерила меня мрачным издевательским взглядом.
Лужайка казалась белой от халатов врачей. Все время, пока мы с мамой сидели там в узком конусе пробивавшихся из-за высоких кирпичных стен солнечных лучей, ко мне подходили врачи и представлялись:
– Я доктор Такой-то, я доктор Сякой-то.
Кое-кто из них выглядел настолько молодо, что вряд ли был настоящим врачом, а один представился очень странным именем, похожим на доктор Сифилис. Поэтому я начала выискивать подозрительные и выдуманные имена, и, конечно же, ко мне подошел темнокожий парень, очень похожий на доктора Гордона, только с темной кожей там, где у доктора Гордона кожа была светлой, и сказал:
– Я доктор Панкреатит. – И пожал мне руку.
Представившись, все врачи вставали в пределах слышимости, только я не могла сказать маме, что они записывают каждое сказанное нами слово, так, чтобы они меня не услышали, поэтому наклонилась и зашептала ей на ухо.
Мама резко отстранилась.
– Эстер, как жаль, что ты не способствуешь своему лечению. Мне так сказали. А еще мне говорили, что ты не разговариваешь с врачами, ничего не делаешь на трудотерапии…
– Мне надо отсюда вырваться, – многозначительно ответила я. – Тогда все встанет на свои места. Ты меня сюда упекла, – заявила я, – ты меня и вытаскивай.
Я подумала, что если только мне удастся уговорить маму вытащить меня из больницы, то я смогла бы давить на жалость, как тот парень из пьесы о болезни мозга, и убедить ее, что существует самый лучший выход.
К моему удивлению, мама сказала:
– Ну, ладно, я постараюсь вытащить тебя отсюда – разве что только в больницу получше. Если я тебя вытащу, – она положила руку мне на колено, – ты обещаешь, что станешь вести себя хорошо?
Я резко обернулась и со злостью посмотрела в глаза доктору Сифилису, стоявшему рядом со мной и что-то строчившему в крохотном, почти невидимом блокноте.
– Обещаю, – ответила я громким и четким голосом.
Темнокожий вкатил тележку с едой в столовую для больных. Психиатрическое отделение больницы было очень маленьким – всего два коридора, сходящихся на углу. По обеим сторонам располагались палаты и ниша с кроватями за кабинетом трудотерапии, где я и лежала, плюс небольшой закуток в самом углу у окна со столом и несколькими стульями, служивший нам холлом и столовой.
Еду нам обычно привозил сгорбленный седой старик, но сегодня прислали темнокожего. Он был вместе с женщиной в синих туфлях на шпильках, которая указывала ему, что делать. Темнокожий непрерывно скалил зубы и глупо усмехался.
Потом он вошел к нам с подносом, на котором стояли три закрытые оловянные супницы и с грохотом поставил их на стол. Женщина удалилась, заперев за собой дверь. Все время, пока он бухал на стол супницы, кривые ложки и вилки и толстые белые фарфоровые тарелки, он таращил на нас глаза и ворочал белками. Я сразу поняла, что он впервые увидел сумасшедших.
За столом никто не шевельнулся, чтобы поднять крышки с супниц, и сестра отступила чуть назад, чтобы посмотреть, снимет ли крышку кто-то из нас, прежде чем сделать это самой. Обычно крышки снимала миссис Томолилло, после чего раскладывала еду всем по тарелкам, как заботливая мамочка, но ее отправили домой, и никто, казалось, не собирался брать на себя ее обязанности.
