– Если все проводится, как надо, – объяснила доктор Нолан, – то вы просто засыпаете.
– Если кто-то это со мной повторит, я покончу с собой.
Доктор Нолан решительно заявила:
– Здесь вам не станут проводить никакой шоковой терапии. А если и станут, – поправилась она, – то я извещу вас об этом заранее, и даю вам слово, что ничего из того, что вы испытали прежде, не повторится. Знаете, – закончила она, – кое-кому эта терапия даже нравится.
После ухода доктора Нолан я обнаружила на подоконнике коробок спичек. Это был не обычный коробок, а какой-то очень маленький. Я открыла его и увидела ряд крохотных белых спичек с розовыми головками. Я попробовала зажечь одну из них, но она сломалась у меня в руке.
Я не могла понять, зачем доктор Нолан было оставлять мне такую дурацкую вещь. Наверное, она хотела проверить, верну ли я коробок. Я аккуратно засунула игрушечные спички за подогнутый и подшитый край своего нового шерстяного халата. Если доктор Нолан спросит меня о спичках, я отвечу, что решила, что это такие леденцы, и съела их.
В соседнюю палату положили новую больную. Я подумала, что она, наверное, единственная во всем корпусе, кто поступил позже меня, так что, в отличие от остальных, не знает, насколько серьезны у меня дела. Мне показалось, что я могла бы к ней зайти и познакомиться, а то и подружиться.
Женщина лежала на кровати в лиловом платье, прихваченном у шеи брошкой с камеей и доходившем ей до середины голеней обутых в туфли ног. Ее рыжеватые волосы были собраны в строгий «учительский» пучок, а из нагрудного кармана, стянутого резинкой, торчали очки в серебристой металлической оправе.
– Здравствуйте, – начала я непринужденным тоном, присаживаясь на краешек кровати. – Меня зовут Эстер, а вас как?
Женщина не шевельнулась, просто уставилась в потолок. Я почувствовала себя уязвленной. Мне подумалось, что, наверное, Валери или кто-то еще успели рассказать ей, какая я тупица.
В дверь просунулась голова сестры.
– Ах, вот вы где, – сказала она мне. – Зашли к мисс Норрис. Это просто чудесно! – И она вновь исчезла.
Не знаю, как долго я там сидела, глядя на женщину в лиловом и гадая, разомкнет ли она свои сморщенные розовые губы, а если да, то что скажет.
Наконец, не говоря ни слова и не глядя на меня, мисс Норрис перекинула ноги в высоких черных ботиках на пуговках через край кровати и вышла из палаты. Мне показалось, что она, скорее всего, пытается как-нибудь потактичнее от меня отделаться. Тихонько, на небольшом расстоянии я пошла следом за ней по коридору.
Дойдя до двери столовой, мисс Норрис остановилась. Всю дорогу до столовой она двигалась очень осторожно, ставя ноги в самую середину столистных роз, из которых состоял узор ковра. Потом выждала секунду, после чего одну за другой перенесла ноги через дверной порожек, словно переступая через невидимый, высотой до половины голени, штакетник.
Она села за покрытый льняной скатертью стол и развернула на коленях салфетку.
– Ужин только через час, – раздался из кухни голос повара.
Однако мисс Норрис не ответила, лишь с вежливым выражением на лице глядела прямо перед собой.
Я придвинула стул, села за стол напротив нее и развернула салфетку. Мы не разговаривали, а просто сидели в какой-то полудреме и молчали, как сестры по несчастью, пока в коридоре не раздался звонок к ужину.
– Ложитесь, – сказала сестра. – Я сделаю вам еще укол.
Лежа на кровати, я перевернулась на живот и задрала юбку. Потом спустила штаны своей шелковой пижамы.
– Господи, что у вас там такое?
– Пижама. Чтобы не приходилось постоянно одеваться и раздеваться.
Сестра тихонько хмыкнула. Потом спросила:
– В какую?
Это была местная шутка.
Подняв голову, я оглянулась на свои голые ягодицы. На них сияли лиловые, зеленые и синеватые кровоподтеки от уколов. Левая выглядела темнее правой.
– В правую.
– Как скажете.
Сестра вонзила иглу, и я дернулась, ощутив легкую боль. Сестры кололи меня три раза в день и после каждого укола давали выпить подслащенного фруктового сока, стоя рядом и следя, чтобы в чашке ничего не осталось.
– Везет же тебе, – сказала Валери. – Тебе колют инсулин.
– И ничего не происходит.
– Ой, еще произойдет. Я через это прошла. Скажешь, когда наступит реакция.
Но, казалось, реакция у меня так и не наступала. Я просто все больше и больше толстела. Мне уже стала впритык новая одежда на несколько размеров больше, которую купила мне мама, и, глядя на свой толстый живот и раздавшиеся бедра, я думала: как же хорошо, что миссис Гини не видела меня такой, поскольку я выглядела так, словно вот-вот рожу ребенка.
– Ты видела мои шрамы? – Валери сдвинула в сторону черную челку и указала на две бледных отметины по обе стороны лба – казалось, когда-то у нее начали расти рога, но потом их обрезали.
Мы гуляли с ней по больничному саду в сопровождении врача по лечебной физкультуре. Теперь меня все чаще премировали прогулками. А мисс Норрис вообще не выпускали на улицу.
Валери сказала, что мисс Норрис место не в «Каплане», а в корпусе для более тяжелых больных под названием «Уаймарк».
– А ты знаешь, от чего эти шрамы? – не унималась Валери.
– Нет. А от чего?
– Мне делали лоботомию.
Я с благоговейным ужасом посмотрела на Валери, впервые оценив ее неизменное олимпийское спокойствие.
– И как ты себя чувствуешь?
– Прекрасно. Я больше не злюсь. Раньше я все время злилась. Тогда меня держали в «Уаймарке», а теперь вот я в «Каплане». Сейчас мне можно в город, пройтись по магазинам или сходить в кино. Конечно, вместе с медсестрой.
– А чем думаешь заняться, когда выберешься отсюда?
– Ой, я отсюда не уйду, – рассмеялась Валери. – Мне здесь нравится.
– Переезжаем!
– А зачем мне переезжать?
Сестра продолжала энергично открывать и закрывать ящики комода, вынимать вещи из стенного шкафа и складывать их в черную сумку.
Я подумала, что меня наконец переводят в «Уаймарк».
– Ой, вас просто переводят в другую часть корпуса, – весело сказала сестра. – Вам там понравится. Там куда больше солнца.
Когда мы вышли в коридор, я увидела, что мисс Норрис тоже переводят. В дверях ее палаты стояла такая же молодая веселая сестра, что сопровождала и меня, помогая мисс Норрис надеть лиловое пальто с облезлым воротником из беличьего меха.
Чуть раньше я несколько часов просидела в карауле у постели мисс Норрис, отказываясь от развлечений в виде трудотерапии, прогулок, поединков в бадминтон и даже еженедельных кинопоказов, которые обожала и на которые мисс Норрис никогда не ходила, и просто задумчиво смотрела на бледные и безмолвные очертания ее губ.
