– Не понимаю, что женщины находят в других женщинах, – в тот день сказала я доктору Нолан во время нашей беседы. – Что такого женщина находит в женщине, чего не может найти в мужчине?
Доктор Нолан ненадолго замолчала. Потом ответила:
– Нежность. – И эти слова заткнули мне рот.
– Ты мне нравишься, – сказала Джоан. – Нравишься гораздо больше, чем Бадди.
Когда она с глупой улыбкой растянулась на моей кровати, я вспомнила небольшой скандал, вспыхнувший в нашем студенческом общежитии, когда одна толстая, полногрудая старшекурсница, простодушная и домашняя, как бабушка, с благочестивым рвением специализировавшаяся на богословии, и высокая, застенчивая первокурсница, о которой болтали, что от нее под самыми изощренными предлогами избавлялись в первые же минуты «свиданий вслепую», вдруг стали проводить вдвоем слишком много времени. Они всегда ходили вместе, и однажды, рассказывали, кто-то случайно увидел, как они обнимались в комнате толстухи.
– Но чем же они занимались? – спросила я тогда. Когда бы я ни думала об отношениях двух мужчин или двух женщин, я на самом деле не могла себе представить, чем бы они могли заниматься.
– Ой, – ответила мне сплетница, – Милли сидела на стуле, а Теодора лежала на кровати, и Милли гладила Теодору по голове.
Я была разочарована. Мне-то казалось, что я узнаю о каком-то изощренном грехе. Мне стало интересно, действительно ли все, что женщины делают с другими женщинами, – это просто лежат рядом и обнимаются.
Разумеется, известная поэтесса в моем колледже жила с другой женщиной – коренастой пожилой преподавательницей античной филологии с короткой стрижкой «каре». И когда я сказала поэтессе, что когда-нибудь вполне смогу выйти замуж и нарожать кучу детишек, она с ужасом воззрилась на меня.
– А как же твоя карьера? – вскрикнула она.
У меня разболелась голова. Почему ко мне тянуло всех этих жутких старух? Известную поэтессу, Филомену Гини, Джей Си, проповедницу из «Христианской науки» и Бог знает кого еще. И все они каким-то образом хотели взять меня под крыло, а в качестве платы за заботу и влияние – заставить меня чем-то напоминать их самих.
– Ты мне нравишься.
– А вот тут облом, Джоан, – ответила я, забирая книгу, – потому что ты мне не нравишься. Меня от тебя тошнит, если хочешь знать. – И я вышла из палаты, оставив Джоан, неуклюжую, как старая лошадь, лежать на своей кровати.
Я ждала врача, думая, не сбежать ли мне. Я знала, то, что я делаю, – незаконно. По крайней мере в Массачусетсе, поскольку здесь живет полным-полно католиков, однако доктор Нолан сказала, что этот врач – ее давний друг и понимающий человек.
– В чем цель вашего визита? – пожелала узнать приветливая секретарша в белом халате, отметив мое имя у себя в блокноте.
– Что значит – цель? – Я не думала, что этот вопрос мне задаст кто-то, кроме самого врача, а общая приемная была полна других посетительниц, ожидавших других врачей. Большинство из них были беременные или с маленькими детьми, и я чувствовала их взгляды на своем плоском, девственном животе.
Секретарша подняла на меня глаза, и я залилась краской.
– Колпачок, не так ли? – участливо спросила она. – Я хотела лишь убедиться в том, что знаю, сколько с вас взять. Вы студентка?
– Д-да.
– Тогда только половина обычной цены. Пять долларов вместо десяти. Вам выписать счет?
Я собралась было дать свой домашний адрес, по которому, наверное, буду находиться в то время, когда прибудет счет, но тут представила, как мама открывает его и видит, за что он. Единственным другим адресом я могла бы назвать номер почтового ящика, который использовали те, кто не хотел афишировать свое пребывание в сумасшедшем доме. Но, подумала я, секретарша может догадаться, что это за почтовый ящик, поэтому сказала:
– Я заплачу наличными. – После чего отсчитала пять долларовых купюр из лежавшей у меня в сумочке пачки.
Эти пять долларов были частью суммы, которую Филомена Гини прислала мне в виде подарка к выздоровлению. Интересно, что бы она подумала, если бы узнала, на какие цели расходуются ее деньги.
Знала она об этом или нет, но Филомена Гини покупала мне свободу.
– Что я ненавижу – так это мысль о том, что приходится зависеть от мужчины, – сказала я доктору Нолан чуть раньше. – Мужчине не о чем заботиться, а я всегда должна помнить, что у меня может быть ребенок, и это будет висеть у меня над головой как дамоклов меч, чтобы я вела себя как следует.
– А вы станете вести себя иначе, если вам не придется беспокоиться о ребенке?
– Да, – ответила я. – Однако… – И я рассказала доктору Нолан о замужней адвокатессе и ее статье под названием «В защиту целомудрия».
Доктор Нолан ждала, пока я закончу. Потом громко рассмеялась.
– Пропаганда! – заявила она и написала в блокноте для назначений фамилию и адрес врача.
Я нервно листала журнал с фотографиями младенцев. С каждой страницы мне лучезарно улыбались пухлые веселые пупсы. Безволосые младенцы, темнокожие младенцы, похожие на Эйзенхауэра младенцы, впервые переворачивающиеся младенцы, тянущиеся за погремушками младенцы, младенцы, съедающие первую ложку твердой пищи, младенцы, делающие гимнастику, необходимую для того, чтобы вырасти и выйти в бурный и неспокойный мир.
Я вдыхала смесь запахов пшеничных хлопьев, простокваши, описанных пеленок, и меня охватили печаль и нежность. Каким же простым делом казалось окружавшим меня женщинам родить ребенка! Почему же мне это претило и отдаляло от них? Почему я не могла посвятить себя тому, чтобы рожать одного карапуза за другим, как Додо Конвей? Если бы мне пришлось целый день ухаживать за ребенком, я бы сошла с ума. Я посмотрела на малыша, устроившегося на коленях сидевшей напротив меня женщины. Я понятия не имела, какого он возраста, – никогда не могла различить возраст детей. Все, что я заметила, – это что он беспрестанно что-то лопотал, а за розовыми пухлыми губками у него было двадцать зубов. Маленькая головка болталась у него на плечах (шея, похоже, вообще отсутствовала), и он смотрел на меня мудрым взглядом философа.
Мама малыша, держа его на руках, все время улыбалась, словно ее ребенок являл собой первое чудо света. Я разглядывала мать и дитя, стараясь понять, отчего они так довольны друг другом, но не успела хоть что-то узнать, поскольку меня вызвал врач.
– Вы хотели бы поставить колпачок, – бодро произнес он, и я с облегчением поняла, что врач не из тех, кто задает неудобные вопросы.
Я собиралась сказать ему, что планирую выйти замуж за моряка, как только его корабль пришвартуется в доках Чарльстона, а обручального кольца у меня нет потому, что мы очень бедные, но в последний момент отказалась от этой легенды и просто ответила:
– Да.
Я лезла в гинекологическое кресло, думая: «Я карабкаюсь к свободе, свободе от страха, свободе от брака просто ради секса с тем, кто мне не подходит, вроде Бадди Уилларда, свободе от страха оказаться в приюте для матерей-одиночек, куда отправляются все бедные девушки, которым надо было поставить колпачки, как мне, поскольку они бы все равно сделали то, что сделали…»
