– Чего скачешь? Здесь не деревня, а хайфай, машины летят.
На секунду мне стало смешно: сердитый дядечка, произнося «хайфай», наверное, имел в виду хайвей, скоростную трассу с односторонним, как правило, движением. Но смеяться в лицо тому, от кого ждешь помощи, неразумно.
– У вас есть пила? – спросила я.
– У хорошего хозяина все нужное завсегда с собой, – неожиданно приветливо ответил шофер. – А тебе зачем? Мужика своего расчленить хочешь?
Я поманила Володю.
– Идите сюда.
Затем снова обратилась к спасителю:
– У нас небольшой казус произошел. Одолжите пилу ненадолго, надо снять наручники…
Водитель бросил взгляд на скованные запястья моего спутника, присвистнул и быстро поехал вперед.
– Стойте! – закричала я. – Мой спутник учитель и писатель, он приличный человек, «браслеты» на него нацепили случайно…
Куда там! Странное средство передвижения полетело вперед с такой скоростью, что меня охватило изумление. Ну и ну, не колымага, а настоящий реактивный самолет!
– Что нам делать? – запаниковал математик.
– Далеко до Тамбовска? – спросила я.
– Километров пять, – пояснил он.
– А до гостиницы? – продолжала я.
– Если идти пешком вон по той тропке, то раза в два меньше.
– Значит, так! Забываем про базар, – скомандовала я, – шагаем в отель, там находим мастера с ножовкой, и проблема решена. Мотоцикл прячем в лесу.
– Мопед, – не замедлил с уточнением мой спутник.
Я собрала вещи матери Анны Семеновны в кашпо, завязала тесемочки, повесила ведро на руль железного «коня» и повела его по тропинке, петляющей между деревьями. Владимир плелся за мной. Двигались мы медленно.
– Вот же странно, – пробормотал через некоторое время мой спутник, – оказывается, когда руки скованы, невозможно развить нормальную скорость. Давай спрячем мопед вот тут, у большого дерева.
– Хорошее место, – согласилась я, – думаю, здесь его никто не тронет. Похоже, этой тропинкой мало кто пользуется.
– А незачем, – сказал Володя и пояснил: – После того как Трындычиха покончила с собой, со скалы прыгнув, бабы сюда ходить перестали, а мужики и раньше не таскались.
– Кто такая Трындычиха? – удивилась я. – Это, наверное, прозвище?
Экскурсовод кивнул.
– Настоящее имя тетки Алевтина, отчество не помню. Она работала врачом в нашей больнице. Потом ее посадили вроде за подпольные аборты. После освобождения она вернулась и поселилась одна. Я ее в детстве иногда видел на базаре – она за продуктами приходила, а моя мама торговала фруктами, у нас большой сад был. Мы жили за счет отдыхающих и на деньги от продажи слив, персиков, абрикосов. Если Трындычиха подходила к прилавку, я под него от страха залезал. Мне, ребенку, она казалась похожей на ведьму: тощая, вся в черном, нос крючком, на лице бородавки. В детстве у меня была книга сказок, и в ней картинка, на которой злая волшебница ну просто вылитая Алевтина. Матушка всегда за желание схорониться ругала меня, объясняла: «Доктор хороший человек, неприлично так себя вести, изволь здороваться с моей постоянной покупательницей. Трындычиха много сухофруктов берет, ее деньги нам ой как нужны». А мои приятели в один голос твердили: «Бабка колдунья». И я видел, как всякий раз после ухода выгодной клиентки мама протирает прилавок и весы тряпкой, целует свой крестик и что-то шепчет.
Владимир перевел дух и продолжил:
– Помню, лет в тринадцать мне очень хотелось попасть в компанию подростков, в которой верховодил Витя Жуков. А он сказал: «У нас новенькие проходят испытание. Надо в полночь подойти к дому Трындычихи и постучать в дверь. Выполнишь условие – станешь нашим корешем. Струсишь – играй тогда с малышней».
– И ты пошел? – поинтересовалась я, отметив про себя, что мы с Неумывайкиным незаметно для себя перешли на «ты». – Знаешь, в мальчишеской компании в деревне, куда меня отправляли каждое лето, тоже было испытание на прочность – экспедиция на заброшенную водокачку, где жили летучие мыши. Девочки визжали и не решались туда заходить, а я пошла, потому что не боюсь нетопырей. Ребята меня признали своей, а девочки возненавидели за авторитет у мальчиков.
– Да, дрожа от ужаса, я отправился к ведьме. – Володя усмехнулся. – Добрался до избы, подобрал горсть цветных камней, которыми была дорожка посыпана, но в дверь постучать не смог, удрал. А поскольку я принес гравий, какой только у Алевтины во дворе был, – очень красивый, красный, синий, желтый, – мне поверили. А вот и калитка Трындычихи. Надо же, ничего не изменилось. Пошли быстрей отсюда, не очень-то приятно…
Владимир замолк на полуслове и рухнул на тропинку.
Глава 13
Я наклонилась над лежащим ничком математиком.
– Ты споткнулся о камень. Если болтать без умолку и не смотреть под ноги, то легко упасть.
– Помоги мне сесть, – попросил Неумывайкин.
Я потянула его за плечи, увидела лицо Володи в крови и испугалась.
– Ты поранился!
– Лоб болит, – пожаловался он и принял сидячее положение.
– У тебя такая ссадина… – ахнула я. – Надо ее промыть.
– Целиком и полностью поддерживаю твое предложение, – занудил математик, – но на пути к его осуществлению есть преграда – в обозримом пейзаже отсутствует вода.
Я показала на забор.
– Уверена, что на участке Алевтины есть колодец. Не таскала же она себе воду за несколько километров.
– Возможно, – не стал спорить Володя, – но, скорей всего, в нем нет ведра. Трындычиха упокоилась давно, лет э… ну, может, двадцать или больше назад, точно не помню, других охотников поселиться в глуши не нашлось, тут сто лет никто не живет.
Я толкнула калитку. Та бесшумно распахнулась, не скрипнув петлями.
– Гравий! – восхитился спутник. – Все тот же, никуда не делся – синие, желтые, красные камешки.
– А вон там колодец, – обрадовалась я. – Давай зайдем в избу, передохнем, вымоем твой лоб.
– Мы перешли на «ты», – улыбнулся Володя.
– Тебя это смущает? – спросила я.
– Нет, но странно. Даже с соседом Егором, которого много лет знаю, я на «вы», – пробормотал математик. – Фамильярность не является моей отличительной чертой.
Я легонечко толкнула его в спину.
– Потом обсудим светские правила, топай в избу.
– Лучше я на крылечке посижу, – пробормотал экскурсовод.
– Струсил? – поняла я. – Сам сказал, Алевтины давно нет в живых.
– Я ничего не боюсь, – отрезал Володя, – бесстрашен, как леопард. Просто логически мыслю: если дом заброшен, то он заперт. Мы не сможем войти внутрь.
