– Лучше не дергайся.
Ван Глински совсем не изменился за все эти годы, только морщины на лице обозначились четче. Кроме оружия я замечаю веревку у него на поясе и свисток на шее. Волосы собраны в хвост. Политик опускает ствол и подходит поближе.
– Ты откуда?
Моя подруга пятится, с ужасом глядя на покрытое шрамами лицо. Она вскидывает руку, шевелит губами, пытаясь что-то крикнуть. Ее глаза вспыхивают. В Глински летит широкий зеленый луч и рассыпается искрами под ногами. Взгляд «единоличника» не выражает ничего, кроме сдержанного любопытства:
– Промахнулась. Жаль. Что это за фокусы?
Он по-прежнему приближается, но Элмайра и не пытается убежать. Она стоит, потерянно глядя ему в лицо, по вымазанным кровью щекам катятся слезы, и только руки крепче сжимаются в кулаки. Глински останавливается в шаге от нее и… улыбается.
– Тихо. Никто тебя не тронет. Откуда ты?
Я никогда не слышала, чтобы он говорил таким тоном. В его голосе нет агрессии, он звучит тихо и ровно и, кажется, успокаивает. Кулаки Элм медленно начинают разжиматься.
– Я… – она запинается, – не помню. Где я?
Политик хмурится. Я замечаю, как он быстро косится на оружие в собственных руках, будто сомневаясь, не пустить ли все же его в ход? Но, видимо, в итоге «единоличник» принимает другое решение и задает новый вопрос:
– Значит, ты с Земли?
– Я помню, как бежала и увидела ворота… И огоньки, мне от них было больно, а потом… – Она устало потирает лоб и хмурится. – Больше ничего. Вы кто?
– Как тебя зовут?
– Элмайра… – Она смотрит в светлое небо. – Элмайра Белова, – неуверенно продолжет она.
Лицо Глински снова становится спокойным:
– Красивое имя. Что ж… если уж мы встретились, Элмайра Белова, сейчас я выведу тебя. А твои родители…
Она шмыгает носом.
– Ладно. Только не реви. Не реви, слышишь?
Он протягивает руку. Элм доверчиво сжимает ее и привстает на цыпочки, все пытаясь заглянуть политику в глаза. Но он этого взгляда старательно избегает. Его тон становится жестким:
– Пока не говори никому, что ты… странная. Совсем никому.
– А я… странная?
Он усмехается и подносит к губам свисток. Резкий звук нарушает тишину. Видимо, так военные зовут друг друга, отправляясь в Коридор. Но я уже не рассматриваю выступающие из тьмы человеческие тени.
В следующий миг я вижу себя со стороны. Мне одиннадцать, мы с другими приютскими девчонками выглядываем из комнаты. По коридору идет комендантша по кличке Крокодилище, с ней – высокая худая девочка с темными волосами. Новенькая оглядывается вокруг, в ее зеленых глазах уже нет ни испуга, ни удивления.
– Это Элмайра Белова, она будет жить с вами.
Девочка смотрит на нас молча. Ее губы растягиваются в неуверенной, дрожащей улыбке. Я помню ее… скоро эта улыбка станет совсем другой. Наглой. Хищной. Лживой.
– Не обижайте ее.
Приют расплывается, превращаясь в цветную полоску, и картинка опять сменяется кромешным мраком. А потом…
– Ты так ничего и не вспомнила?
Пахнет кожей и куревом. Я сижу на заднем сиденье мощной черной машины Глински. «Единоличник» с Элм – впереди. Машина остановилась возле приюта. Вокруг глубокая ночь, во дворе не горят фонари. Валит хлопьями крупный снег, в динамике играет какая-то классическая музыка. Шостакович или кто-то похожий… Глински слушает такое?..
Элмайра, прищурившись, смотрит на желтый квадратик веранды – единственное освещенное окно нашего довольно убогого серого дома – и качает головой:
– Спасибо, что показали Город. Он… красивый. Такой разный. Север и Юг…
– Поверь, не такой красивый, как место, где ты раньше жила.
– Я все равно его не помню. Как и все остальное. И…
Возможно, он боится, что она заплачет, и поспешно напоминает:
– Тебе пора.
Но Элм не двигается.
– Знаете, я… я совсем не хочу жить здесь, как какая-то… ущербная.
Между бровей Глински проступает глубокая морщина. Он качает головой:
– Я строил приют не для ущербных. А для тех, о ком некому позаботиться. Так бывает, и тебе стоило бы…
Элм улыбается ему и протягивает руку, касаясь его плеча. Когда она успела накрасить ногти? Легкое, осторожное движение, и, к моему удивлению, Глински не сдавливает ее кисть. Просто разглядывает тонкие пальцы, застывшие на ткани плаща.
– Я боюсь оставаться одна. Вот и все. Наверно, всегда боялась, хотя и не помню. И… вы ведь тоже боитесь, да?
Он молчит. Элм пожимает плечами. Но это не просто жест невинного понимания, мне ли не знать. Он несет другой смысл. Элмайра берет изуродованную шрамами кисть и опускает ее на свою щеку. И произносит:
– Сейчас вы засмеетесь или закурите. Но на самом деле вы попались.
Он не отстраняется. Более того, пальцы начинают перебирать ее длинные тусклые волосы – легкими движениями, как если бы гладили шерстку зверька, который может и укусить.
– Опасная девочка… ты слишком много понимаешь. Наверно, тебя стоило уничтожить.
Элм поводит головой. Его пальцы ложатся ей на шею.
– Девочка? Вы забыли, сколько мне. – Она придвигается ближе, не сводя с него глаз. – Вам плевать. И мне плевать.
– Ведьма…
Он облизывает губы. И я вижу, что в эту минуту Элм не выглядит на тот свой возраст. Она похожа на себя взрослую. Покрытая шрамами рука гладит ее шею, вторая тянется к приборной панели. Замолкает мотор. Останавливаются дворники.
– Зачем ты это…
Она тоже тянет руку. К его поясу, беззастенчиво кладет ладонь поверх широкого командирского ремня и слегка проводит вниз.
– Я помню кое-что… довольно много из того, что, наверно, помнить не должна. Вы будите эту память. Вы.
– «Ты».
Ее рука не меняет положения. Одним движением Элмайра перебирается к «единоличнику» на колени. Ей, такой худой и ловкой, достаточно места между его корпусом и рулем. Она запускает обе руки в его темные волосы, прислоняется лбом к его лбу и шепчет:
– Ты похож на кого-то, кого я знала.
В тот момент, когда она целует его, а изуродованные шрамами руки ложатся на ее лопатки, меня снова окутывает тьма – лишь на несколько секунд. Отвращение. И я распахиваю глаза.
– Куда мне идти? Училкой? Или официанткой? Ты… правда видишь меня там?
Она стоит посреди кабинета – взрослая, красивая и злая. Ван Глински медленно подходит к ней и дотрагивается до ее щеки.
– У меня есть другая мысль.
Элм прижимается к нему, привстав на носки, крепко обхватывает его, сцепленные руки дрожат. Даже теперь Элмайра все равно значительно ниже его.
