…Первые воспоминания похожи на кадры разорванной кинопленки. Мелькают лица. Дома. Винтовки со штыками. Алые флаги.
Картину сопровождает мешанина звуков – смех, крики, стрельба, шум дождя и ветра. Обрывающаяся песня, врезающееся в уши странное слово.
Гренада
[8].
Пять секунд – умопомрачительно красивое небо и множество всадников на его фоне. Закат. Закат и ослепительное, невероятное войско, напоминающее рыцарей Камелота. Впереди…
Нет. Не может быть. Разве я думала, что без шрамов Ван Глински станет… другим?
Наконец я вижу что-то определенное. Он – совсем молодой, одет в гимнастерку, и его можно узнать лишь по глазам, идеальной выправке и рубцу на переносице. Его волосы короче и темнее, на лице почти нет морщин. Он стоит навытяжку перед невысоким лысеющим человеком. Человек щурится, он не достает Глински и до подбородка.
– Честь знать вас.
Человек улыбается и вешает на грудь «единоличнику» орден, вроде того, что шеф надевает по праздникам.
– Честь служить.
Человек хлопает по его плечу и идет к кому-то другому. За его спиной – алый флаг с незнакомой эмблемой.
Картинка меняется. Глински на политическом собрании, на стене все тот же флаг, а также портрет того человека в черной раме. Я не знаю никого из говорящих и не могу понять, о чем идет речь. Чаще других звучит слово «репрессии», Глински явно недоволен: он стучит кулаком по столу и повышает голос:
– Трех на Севере более чем достаточно. Кого вы собираетесь туда упечь?!
В противоположном конце зала сидит крупный мужчина с почти такими же грубыми, как у Глински, чертами лица. Он переводит взгляд на стоящих у двери охранных – судя по форме, это именно они. Он подает знак, и серые, одинаковые люди идут к «единоличнику». Кажется… Я понимаю, что будет дальше.
Следующий эпизод мне знаком. Лаборатория, худой рыжий мужчина с выдающимися скулами вводит в вену Глински шприц. Его голос звучит успокаивающе, но в нем все же звучат садистские нотки:
– Да. Бессмертие – это немного больно…
В шприце виднеется сероватое вещество. Глински внезапно бледнеет, хватается за горло и падает на колени. Почти тут же он вскакивает и наваливается на стол. Его лицо искажается настолько, что медик в ужасе шарахается и зовет кого-то на помощь. Но «единоличник» уже сметает со стола вещи, хватает склянки и швыряет их. Я знаю: они достигнут цели.
Тьма. Я вижу железную проволоку, за которую цепляются пальцы, и ничего больше. Снова вспышка, и я – совсем недолго – смотрю, как он целует женщину под красной стеной, на фоне красной башни. Женщина светловолосая и головокружительно красивая, а он… головокружительно счастлив.
– Я назову его Рихардом… если у нас будет сын.
Затем я вижу войну. В небе что-то оглушительно ревет. Люди защищают город вроде нашего: низкие дома, узкие улицы. Навстречу ползущим машинам сначала бегут всего несколько солдат, а затем – целя толпа. Серая, оборванная, похожая на волчью стаю. Все заволакивает дымом. Взрывается граната. Вместе с ней взрывается мое сознание.
…Светловолосая женщина, которую Глински так бережно держал в объятьях, распарывает ножом его рот. На женщине черная форма с незнакомыми нашивками – черепами и дубовыми листьями. Холм, на котором они сражаются, заливает дождь.
Мир снова меркнет. Я потираю пальцами виски, переглядываюсь с Джоном и получаю в ответ только короткий кивок. То, что мы видели, пока не помогло понять…
– …полностью поддерживаю, но наверху считают, что необходима политработа.
Глински жмет руку мэру – еще не такому высушенному и не такому усталому. Тот улыбается.
– Принимаю с удовольствием. Политработа… что ж, смотрите. У нас с этим проще. Только один… важный момент.
– Да?
– Никаких лагерей. Вы же знаете, все эти кулаки, тайные священники, опальные офицеры, интеллигенты… я не держу их в клетках. Они работают. У нас много работы. Тьма принимает всех.
Глински серьезно кивает. И внимательно, пытливо смотрит Бэрроу в глаза.
– Дня было достаточно, чтобы все увидеть. Люди полны сил, они… – он колеблется некоторое время и все же произносит слово, от которого я вздрагиваю, – свободнее. И верны, несмотря на Юг под боком. Первомайская демонстрация поистине великолепна, но как вы этого добились?
Мэр лишь пожимает плечами:
– Теоретическую модель общества надо подлаживать к ситуации. Конкретная ситуация требует только надежности и спокойствия. Насколько это возможно. Сами слышали, что здесь летают белые твари, свистят пули…
– Здесь есть вы.
– Товарищ, да вы льстец! А впрочем… добро пожаловать домой, мой друг. Добро пожаловать.
Еще одно крепкое рукопожатие – и это последнее, что я вижу.
В новом воспоминании Элм стоит у окна кабинета «единоличника» – солнечный свет золотит ее растрепанные волосы. На ней ничего нет, кроме военного мундира Глински, небрежно наброшенного на плечи. И ей не больше шестнадцати.
– Здравствуйте, господин капитан.
Она чуть улыбается, не двигаясь с места.
– Опять удрала? – Глински быстро подходит к ней. – А если узнают?
Элмайра отбрасывает со лба челку и лукаво щурится:
– Пришлось соврать, что, если мне попробуют помешать уходить, ты перестанешь давать деньги.
Глински хмурит брови:
– Ты в курсе, что таким образом ты портишь мне репутацию? Я занимался проблемами сирот еще до того, как…
– Встретил меня?
Она, подавшись вперед, прижимается лбом к его груди. Ее пальцы поглаживают сильные плечи.
– …И продолжу без тебя.
Пальцы мгновенно напрягаются и комкают ткань свитера.
– Когда я вырасту? – Элм приподнимает голову, в ее глазах блестят зеленые огоньки.
– Ну, чем черт не шутит, мало ли девушек…
– Убью. Любую. И тебя. Понял?
Он берет ее за плечи и отстраняет от себя. Затем он проводит ладонью по ее щеке и произносит, будто с сожалением:
– Ведьма…
Его ладони забираются под мундир, ложатся на голую кожу. Картинка мгновенно распадается на осколки.
…Джей Гамильтон стреляет по движущейся мишени. Спина прямая, пистолет – будто продолжение руки. Взгляд холодный и пристальный, неотрывно следящий за целью. Очередная пуля попадает точно в лоб картонной фигурке.
– Хм…
«Единоличник» стоит, прислонившись к закрытой двери и буравя взглядом спину «свободного». Странный взгляд – в точку, где шея соединяется со спиной. Львовский как-то объяснял на тренировке: если правильно нанести даже слабый удар именно сюда, можно убить человека. Или парализовать. Или…
