– Тяжелая ночь, вы устали… Вот.
Это голос Вэнди. Она ставит электрический чайник и садится в кресло рядом с каким-то молодым солдатом с эмблемой Восточного гарнизона на рукаве. Вэнди почему-то забыла, что она стерва, в ее голосе звучат мягкие, сочувственные нотки. Нотки почти хорошей, очень уставшей девочки. Солдат замер, уронив голову на руки, его окровавленные пальцы то и дело нервно сжимают волосы.
Дэрил, развалившийся на диване, прожигает взглядом дверь: кажется, в зал съездов.
– Партия Единства совещается. Без лидера. Товарищ Глински… черт… да он был лучшим!
– Ох, Дэрил…
– Ты понимаешь? Лучшим!
Вэнди что-то мурлыкает в ответ. Но я уже не слушаю ее. Я вижу, как Элмайра и Гамильтон курят у окна, и, когда они перестают шептаться, до меня долетают обрывки их разговора.
– …Взрыв газа.
– Мы можем пойти туда.
– Джей…
– Ты же хочешь. Я знаю.
– Вдруг мы найдем там его обгорелые останки, и…
Голос «свободного» звучит сдавленно и разъяренно.
– Ты настолько мало знаешь его? О н мог умереть так?
Элм усмехается. Невольно усмехаюсь и я, вспоминая визит в ее кошмары. Этого человека и правда не так просто убить, но сегодня это удалось. Мне.
– Когда я спала с ним, я в это искренне верила. Любовь заставляет верить во все, от купидонов до вечности. Но ты почему веришь?
– Он мой враг.
– Забавно… – Она прищуривается, затягивается и выпускает дым через уголок рта. – Что ж. Аминь. Побегу в чертову развалюху первой, если бы только узнать…
Джон не дает мне больше подслушивать и заставляет показаться им на глаза. Он открывает дверь и первым переступает порог.
– Ван Глински жив. Думаю… ему можно помочь.
Дэрил замолкает, солдат вскидывает голову. Двое у окна разворачиваются.
– Откуда ты знаешь?
Они спрашивают это почти хором. Элмайра замечает меня, смотрит в упор и хмурится. Почему-то мне кажется, что в первый миг она меня даже не узнала. Может, это так. Во всяком случае, она тут же отводит глаза:
– Джон?
Он склоняет голову, касаясь пальцами висков:
– Если я предельно сосредоточусь, я могу уловить мысли почти любого человека в Городе, с кем хоть раз имел зрительный контакт. Сознание Глински не погасло. Он далеко. Ранен, но жив.
Ничего добавить Джон не успевает. Дверь в приемную открывается, к нам заходит поджарый мужчина с короткими седеющими волосами.
– Товарищ Грин! Вы здесь!
Я узнаю его. Владимир Каменин, заместитель Глински. Я всегда терпеть его не могла, и он отвечал мне – да и всем нам – тем же. Но сейчас он вполне вежливо улыбается, глядя на поднявшегося с дивана Дэрила.
– Что такое? Я могу помочь? Как у вас дела?
Каменин отвечает не сразу. Он подходит поближе, рассматривая собравшихся в комнате: обдает презрением Гамильтона, Элм и нас с Джоном, бросает оценивающий взгляд на оголенные плечи Вэнди и только потом снова сосредотачивается на Дэриле.
– Нужен ваш голос. Понимаете… Потеря мистера Глински невосполнима, но в сложившейся ситуации нам необходим временный лидер, который все устаканит. Три человека высказались в мою пользу, трое проголосовали против всех. Нужен еще голос от члена партии, верного ее идеалам и действительно понимающего…
Я усмехаюсь, неотрывно глядя ему в лицо и жалея, что не могу проломить ему голову:
– Вы уверены, что Глински не вернется?
Это немного неожиданно, но вместо того, чтобы раздуться от гордости, Дэрил хмурится. И поддерживает меня:
– Я бы не спешил ни за что голосовать.
Светло-карие глаза Каменина чуть сужаются. Его лицо становится настороженным:
– Если к утру не будет кого-то…
Я снова подаю голос:
– А если начать поиски? Не вариант?
Каменин явно разозлился, что я вообще посмела заговорить с ним и мне требуется объяснять очевидные вещи. Вполне вероятно, что он, заявившийся из теплого дома, такой чистый и аккуратный, видит на моем месте просто рыжую свинью, поднявшую голову из вонючей лужи. Но и со свиньей он вежлив.
– Даже если бы у него был шанс… Линия партии требует корректировки. Последнее выступление товарища Глински было показательным, судя по тому, что мне передали. Это хорошо объясняет, почему за столько лет ему не удалось привести нас…
Я слышу щелчок. А затем выстрел.
Да, это выстрел, который почти сразу тонет в поднявшемся крике. Каменин, схватившись за ухо, шарахается в сторону, наваливается на стол и опрокидывает чайник. Между скрюченных пальцев текут быстрые струйки крови.
Гамильтон опускает пистолет. Искаженное выражение бледного лица сменяется прежним – усталым и отрешенным.
– Советую подождать с выборами. У меня многозарядный ствол.
«Свободный» отворачивается. Каменин шипит от боли, буравя взглядом его спину.
– Вы поплатитесь. Обещаю. Вы…
– Но не сегодня? – Он смотрит на него, и я вижу абсолютно спокойную «южную» улыбку. Ту, которая так давно не мелькала даже на газетных полосах.
– Мистер Гамильтон!
Другая дверь распахивается. Несколько телевизионщиков деловито начинают втаскивать в помещение аппаратуру.
– Вы готовы к эфиру? Видимо, только вы уполномочены…
– Эфиру? Ах да… да.
Каменин, ругаясь сквозь зубы, уходит обратно в зал съездов. Щелкает запертый засов, на ручке двери и на полу остаются красные подтеки. Дэрил снова устраивается на диване поудобнее.
– Крысы… не думал, что они так легко отрекутся… – Он задумчиво переводит глаза на «свободного». И уважительно прибавляет: – Вы стреляете, наверно, почти так же хорошо, как он. Ему бы точно понравилось.
Едва ли Гамильтон это слышит. Он все еще смотрит куда-то в пустоту.
* * *
…Знаете, мне нечего сказать вам, чтобы вы хоть ненадолго почувствовали себя в безопасности. А ведь для этого и нужны политики… Но я плохой политик. Вряд ли вы удивлены, верно?
Сегодня я говорю не как глава партии Свободы, а как гражданин. Один из вас. Забудьте все, чему я пытался вас научить, это осталось в прошлом. До Земли было и будет слишком далеко, ни один из нас не доберется туда живым, туда не попадут ни наши дети, ни дети наших детей. Это отрицает необходимость существования моей партии. Так? Да. Сейчас я отправляюсь исправлять собственные ошибки. Если я вернусь, мы еще поговорим.
Пока важно одно. Многое изменилось за эту ночь. Теперь вам решать, чего вы хотите. От Города. От нас. От меня. Я хочу слышать вас. Мы хотим слышать вас. В конце концов, демократия – не политический строй, а прежде всего возможность слышать друг друга и делать верные выводы. Ван Глински и я… мы были очень разными, но нас сближало одно – глухота, убийственная глухота. Я прошу прощения. Пока за нас двоих.
