Кажется, я сумела не заплакать. Ну, разве самую чуточку.
Мама отняла руку от глаз, глаза ее были все еще закрыты, и я испугалась, что снова, как много-много лет назад, увижу ее холодную тонкогубую улыбку с мелкими зубками-жемчужинками, прозрачный взгляд и тихий, но ясный голос: «Побереги слезки, доченька. Они тебе еще пригодятся». Я испугалась, что насмерть ее возненавижу и даже убью, потому что револьвер у меня с собой.
Но мама тихо сказала, не разлепляя ресниц:
– Прошу тебя, Далли! В другой раз.
Ладно.
Лучше я буду считать, что мне это все приснилось.
Я поцеловала маму в лоб, поправила ей подушку, порекомендовала вместо лекарств связаться с доктором Ференци, который лечит разговорами и уговорами и многим помогает. А если не помогает, то, во всяком случае, не травит человека разными снадобьями и зельями. Сказала, что в ближайшее время у нас будет семейный вечер (мама томно покивала головой) и в дверях на прощание обнялась с князем Габриэлем. Мне показалось, что он обнял меня слишком дерзко.
– Братик, – сказала я, – не шали! – И пешком пошла вниз.
Мама жила на шестом этаже, как вы помните. То есть в мансарде пятиэтажного дома.
Шла и думала: очевидно, подлый мальчишка, узнав, что мы теперь будем жить в одном доме одной семьей, решил обеспечить себе не слишком хлопотные услады в том же самом доме. В соседней комнате. С названной сестричкой. Фу, гаденыш! Мне стало его совершенно не жалко. Тем более что речь-то шла на самом деле о двух-трех неделях. Самое большое – о месяце. Вы понимаете, что я имею в виду? Если я его не прикончу – его растерзает толпа. Или повесят по суду. Стоит ли так сокрушаться о лишнем месяце жизни для этого приторного красавчика? А ведь он так мне нравился еще совсем недавно. Ну, нравился, потом разонравился. Так бывает.
Когда я подъезжала к дому 15 по улице Гайдна, от крыльца как раз отъезжал пустой извозчик. Я сразу поняла, что это Фишер приехал. Поэтому я зашла в свою квартирку, сделала туалет, вымыла руки и почему-то захотела сесть на кровать с ногами, прямо в ботинках. Но все-таки сняла их, подвернула юбку и легла поверх одеяла. Полежала так минут пять, глядя в потолок и старясь не думать о том, как однажды, четыре года назад, я вернулась в имение из Штефанбурга и нашла в своей постели между матрацем и спинкой длинный-длинный золотой Гретин волос. Потом, подбив подушки поудобнее, села в кровати, протянула руку за сумочкой (она стояла на рядом с кроватью на полу), достала револьвер и стала смотреть, сколько патронов осталось. Четыре. В дверь постучали.
– Не заперто, – крикнула я.
Фишер вошел, раскланялся, поставил на пол свой саквояж, пробормотал что-то вроде «позвольте» и сел в постели у меня в ногах.
– Ну, – сказала я, – торгуйтесь.
– Семь тысяч восемьсот крон, – сказал Фишер. – Если считать по реальной цене золотых империалов. Сколько там было в кошельке, который вы нашли на крылечке? Вот вам и гонорар.
– Шутите? – сказала я.
– Верно, шучу, – согласился Фишер. – Ваша сумма?
– Как это пóшло, дорогой Фишер! – сказала я. – Как пóшло! Прямо даже не знаю, что со мной делается. Вот буквально до этого момента, вот до этой самой минуты… Посмотрите на часы, Фишер, скажите мне, который час.
– Восемь часов ровно, – сказал Фишер.
– Вот до восьми часов вечера пятого июня четырнадцатого года мне казалось, что все это ужасно увлекательно и романтично: разведка и контрразведка, грандиозные заговоры, терроризм, тайные убийства… А на самом деле это что-то вроде похода в банк, а потом в магазин. Выписал чек – взял нужную сумму – отдал продавцу – получил товар. Боже, Фишер, какая тоска! Поедемте на Новую Гвинею. Там папуасы трясут копьями и водят хороводы под луной.
– Непременно, – сказал Фишер. – Но не сегодня.
– Да, да, – кивнула я, – сначала надо сделать дело. Сделал дело – гуляй смело. Так, кажется?
– Так, так, – сказал Фишер. – Ну, я вас слушаю. Ваши условия?
– Какие между друзьями условия? – я изобразила смех.
Я хотела было сказать нечто вроде: «Вы победили, Фишер. Меня тут все победили: сначала мама, потом Грета, потом вы». Но это было бы слишком литературно. Поэтому я сказала просто:
– Я убью этого типа бесплатно.
– Дайте я поцелую вам ножки, – и Фишер взял меня за лодыжку.
– Не дам, – сказала я, наставив на него револьвер. – Они плохо пахнут. Я с утра не вылезала из ботинок.
– Обожаю ваш запах, Далли! – сказал он, раздув ноздри.
– Грязный фетишист или мерзкий притворщик – что хуже?! – закричала я.
Фишер захохотал. Я покрутила револьвер на пальце.
– Кстати, – сказал Фишер, – давайте пройдемся по подробностям.
– Какие еще подробности? – удивилась я. – Мама и этот загадочный итальянец в ближайшие дни обедают у нас. Вот и все подробности. Я справлюсь.
– Далли! – сказал Фишер. – Вы что, посреди обеда подниметесь с пистолетом и будете делать пиф-паф? Или караулить его в сортире? Какая глупость!
– А вы как хотите? – спросила я.
Фишер достал из портфеля красивую плоскую деревянную коробку и вытащил из нее золотой портсигар. Потом спрятал его обратно.
– От вас требуется только одно: чтобы он раскрыл этот портсигар. Желательно в ваше отсутствие. Потому что иначе вас тоже здорово покалечит. Даже если вы будете в трех шагах.
– Бомба? – спросила я.
– Изумляюсь вашей проницательности, Шерлок! – улыбнулся Фишер.
– Отлично, доктор Уотсон! – сказала я, взяла у него из рук футляр, открыла, достала портсигар.
– Осторожно! – вскрикнул Фишер.
– Спокойно, – сказала я. – Я все поняла. Вот эту кнопочку не нажимать и не раскрывать. Верно?
– Верно, – сказал Фишер.
Он ушел.
Я уже совсем было собралась то ли ехать домой, то ли ложиться спать, как вдруг в дверь снова постучали. Я спрятала револьвер под подушку.
– Да, да?
Это оказался Петер.
– Шел мимо – вижу, у вас окошко светится.
И действительно, время уже было половина одиннадцатого. Я не заметила, как прошло время, не помнила, как я зажгла свечу.
Он сел точно так же, как Фишер, на кровати у меня в ногах. А я сидела, поставив ноги на покрывало и обхватив колени руками. Мы долго молчали. Говорить нам было совершенно не о чем. Я рассматривала Петера, а он глядел в сторону. У него был красивый печальный профиль. Интересно, он тоскует по Анне? Он догадывается, что это я ее пристрелила? Но спрашивать об этом, сами понимаете, было неловко.
– О чем вы думаете? – вдруг спросил он.
– О Штефанбурге, – ответила я. – Ваш друг Фишер когда-то очень давно говорил мне, что в Штефанбурге в самых простых мещанских домах на стенах можно встретить драгоценные картины великих мастеров прошедших времен. Чуть ли не эпохи Возрождения. Он обещал рассказать мне, как это вышло, а я все забывала спросить. Может быть, вы знаете?
