К нашему великому удивлению, телефон в этом номере отчего-то функционировал. При таком трепетном отношении к постояльцу даже не хотелось проверять, каким прослушивающимся антиквариатом нафарширована последняя модель аппарата времен проклятущего тоталитаризма.
После того, как Рябов вопросительно посмотрел на меня, я без тени смущения прикурил стомиллиметровку «Пэлл-Мэлла» и с наслаждением затянулся.
— Ладно. Показывай, — требовательным тоном бросил коммерческий директор фирмы «Козерог».
— Топор, которым я изрубил Будяка?
— Топор или другой предмет убийства не обнаружен.
— Сережа, я просто счастлив. Так что тебе продемонстрировать?
— Как что? — почти искренне удивляется Рябов. — Ты же наконец попал, куда всю жизнь нарывался. Вот это самое «Кто не был, тот будет, кто был — не забудет» у тебя на груди наколото? Или где?
— Или там, Рябов. Учти, у нас, у зэков, в отличие от вас, фраеров, за горбатое слово полагается перо в бок.
— И это говорит человек, всю жизнь утверждавший, что он фраер, — огорченно произнес Рябов, морщась то ли от моих слов, то ли от сигаретного дыма. — Убеждал меня: фраер не должен обращать внимания на законы, придуманные блатными...
— ...А диктовать им свои, — продолжаю в ответ. — Так разве я отказываюсь? Поехали?
— Поехали, — легко согласился Сережа и спросил: — Знаешь, что ментов взбудоражило больше всего?
— Отсутствие администратора?
— Это тоже. Но две сотни презервативов в твоем чемодане — еще больше.
Аккуратно погасив окурок в мраморной пепельнице, каким-то чудом уцелевшей от рук уборщиц со времен сталинского террора, возмущаюсь:
— А как же иначе? Я же, в конце концов, не должен ничем отличаться от прочих болящих-отдыхающих. Кстати, ты не знаешь, мои соседи...
— О твоих соседях речь еще пойдет, — прогарантировал Рябов. — В общем, так. Кое-какие данные по Грифону получены. Мне кажется, Воха с ним уже встречался.
— Интересно, кто претендует на это псевдо?
— Директор местного техникума измерительных приборов. Чересчур интеллигентен для своего места.
— В галстуке ходит? — пытаюсь выяснить, на чем зиждутся подозрения заместителя коммерческого директора.
Рябов посмотрел на меня так, будто я всунул в рот одновременно четыре сигареты, и слегка резче обычного поруководил моей скромной персоной:
— Давай серьезно. Нам есть над чем думать.
Согласно кивнув головой, делаю глубокую затяжку. Вот что значит незавидное положение кандидата в заключенные. Даже подчиненные вертят мной, как хотят. Хорошо еще, такое отношение легко укладывается в схему накатанного годами взаимодействия с Рябовым.
— Значится, пойдем дальше, — более миролюбивым тоном заметил Сережа. — Решетняк Клим Николаевич, отставник, награжден боевыми орденами и медалями. В мирное время. Сидит в рабочем кресле чуть ли не на спецхране.
— Отношение к измерительным приборам?
— Прямое, — отрезает Рябов. — Работал в свое время в КБ генерала Калашникова...
После этих слов Сережи я стряхнул пепел мимо мраморной тары.
— Калашникова? А ты знаешь...
— Знаю, — отрезает Сережа. — Твой сосед по отелю с внученькой. Которая тебе покоя не дает... Словом, он приехал сюда по приглашению старого сослуживца.
— А чего в отеле живет? — не отказываюсь от возникшего подозрения.
— Как чего? Чтоб тебе было легче внучку склеить... Или из-за бытовых условий приятеля. Тот в двухкомнатной квартире панует.
Вместе с женой, сыном, невесткой и двумя внуками. К этому счастью вдобавок — бабушка. Сюда еще дедушку с внучкой — полный перебор.
— Сережа, ты забыл, где живешь. У нас по этой части переборов не бывает...
— Дальше... — не обратил внимания на попытку демарша Рябов.
— Постой, — мгновенно доказываю, кто кому должен подчиняться. — Этот Решетняк, он что, взяток не берет, хату купить не может?
Рябов отчего-то вздохнул и признался:
— Не берет. Мы навели справки.
Да, дела. Директор техникума не берет, мент Саенко не берет, ну разве что от нас единоразово получит. Я, выходит, действительно попал в сказку?
— На чем основаны твои подозрения, Сережа? — вполне серьезным тоном спрашиваю коммерческого директора.
— Покаты тут гладиаторские бои устраивал, поступили дополнительные сведения.
— Позволь напомнить, тебе запрещено использовать пресс-группу без моего согласия, — говорю как можно жестче.
— Нужны мне твои искусственники, — отмахнулся Сережа. — У меня своих хватает. И не этих придурковатых...
— Короче, Сережа!
— Короче — длиннее. Ты чересчур их разбаловал, — проявляет невиданную заботу о прибыли фирмы коммерческий директор. — Они скоро станут тебя раскалывать на бумагу, если в сортир нацелятся. И дополнительно потребуют заплатить за этот процесс.
— Не твое дело, — решительно отрезаю в ответ. — Твоего кармана мои затеи не касаются.
— Зато мои очень даже коснутся, — предупредил Рябов, явно продолжая считать, что группа Бойко кормится и за его счет. — В общем, так. В КБ Решетняк трудился всего одиннадцать месяцев. А до того — совершенно в другой системе. То есть отделе. Вдобавок очень даже подходит по возрасту.
— Откуда такая уверенность?
— Грифону должно быть не менее сорока пяти. И не более шестидесяти.
— Прекрасный диапазон, — воодушевился я. — Но ведь для тебя главное не возраст, а пресловутый отдел. Какой именно?
— Восьмой отдел Первого Главного управления КГБ, — почти отчеканил Рябов.
Вот это да. Решетняк явно занял свое очередное место в жизни и по-прежнему сеет разумное, доброе, вечное. Плоды его работы до сих пор дают всходы на чересчур испаханной земле некогда братского Афганистана. Именно там в канун восьмидесятого года хорошо порезвились труженики канувшего в небытие того самого отдела под номером восемь. Теперь и мне неведомый Решетняк кажется слишком подозрительным. Чтобы бывший сотрудник «восьмерки» подался в кресло директора техникума вместо более комфортной мебели, положенной руководителю службы безопасности крутой фирмы? Или, на худой конец, не стал консультантом не менее уважаемой преступной группировки?
А ведь как работал. На загляденье. Был у нас большой друг Амин, которого народ избрал президентом. Советский Союз, ясное дело, тут же поздравил этого Хафизуллу с высоким доверием сограждан, попутно высказав горячее убеждение, что и в будущем братские отношения между СССР и революционным Афганистаном станут развиваться на основе договора о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве. Через полгода Амин стал чересчур драть суверенный нос, да так, что его было невозможно не заметить из-за соседской границы. По такому поводу Хафизулла по-быстрому превратился из пламенного борца за мир в кровожадного агента американского империализма. После этого никто в нашей стране не удивился, что народ Афганистана, исстрадавшись под пятой тирана, устроил восстание. На второй день после его начала по решению революционного трибунала свободного Афганистана перерожденец-президент был казнен.
