Молодая пара переезжает жить за город, но в тот же день парень погибает. Его девушка оказывается одна и на новом месте. Понятно, что она совершенно убита горем. Однако выясняется, что до счастья рукой подать: достаточно скачать компьютерную программу, которая, используя всю информацию в сети, накопленную человеком за время его жизни, предлагает воссоздать его полноценный и интерактивный образ онлайн. Девушка решается, и вот уже она целыми днями просиживает в интернете, общаясь со своим умершим парнем. Это общение настолько эмоциональное и реальное, что девушка начинает переживать, что оно может быть только таким – онлайн. И тут ее умерший друг (точнее, программа, создавшая его образ) сообщает героине, что есть возможность и офлайн общения, нужно только заказать к программе тело из искусственной человеческой плоти – такой своего рода гаджет, экспериментальный вариант. Героиня мучается – все-таки это как-то странно… Но любовь берет свое, и вот в ее доме появляется ее умерший молодой человек, впрочем, вполне себе живенький, хотя и не без странностей – кое-чего не «помнит» (прототип просто не оставил соответствующую информацию в сети), не ест и не спит, но зато, например, идеально занимается сексом (спасибо порнофильмам). Девушка вскоре отходит от шока, но что-то все равно не так. Что именно? Ее искусственный парень со всем соглашается, никогда не говорит ей «нет», не может осадить, когда она устраивает ему скандал. Он – послушная машина, которая лишь содержательно полностью воссоздает свой прототип. После очередной сцены она требует, чтобы робот-муж выметался из спальни, он встает и направляется к двери. «Вот видишь, Эш бы никогда этого не сделал! Он бы не ушел!» – кричит героиня вслед ему. Получается, что единственное, чем робот её не устраивает – своей неспособностью к противодействию.
Впрочем, футурологическое откровение этого фильма не так уж значительно – нечеловечности грядущих биороботов и невозможности полноценной коммуникации с ними посвящено множество книг и фильмов (причем созданных зачастую с куда большим драматическим эффектом). Сюжет фильма «Скоро вернусь» отражает как раз нынешнее положение вещей – все наша с вами «индивидуальная» реальность больше не представляет собой единого полотна, скроенного прорастающей в общество личностью, теперь это скорее мозаика, собранная из многочисленных вмененных нам и заполняющих нас информационных блоков, которые можно комбинировать и перекомбинировать сколь угодно долго, полностью воспроизводя таким образом иллюзию активности нашей личности, которая, впрочем, по той же самой причине ничем по существу не будет отличаться от любой другой.
Наша внутренняя пустота, заполненная содержательно, не имеет структуры. Информация, получаемая нами извне, усваивается нами пассивно (по С. Жижеку – «интерпассивно») – у нас нет ни времени, ни, что еще важнее, внутренней потребности осмыслять ее (слишком широк выбор хорошо проваренной, прожеванной и прекрасно сервированной пищи «для ума», чтобы у него возникла потребность вгрызаться в какой-то, условно говоря, «гранит» – науки, творчества, истинной природы межличностных взаимодействий и т. д.). Поглощаемая нами информация более не перерабатывается нами, а потому и не изменяет нас самих, она проглатывается нами целиком – не будучи ни проанализированной, ни оцененной, ни усвоенной должным образом.
В результате у нас нет позиции, но есть лишь мнения, причем навязанные нам общим контуром фактов, подобранных окружающим нас «культурным пространством». Потому-то, возможно, «наши» мнения и столь переменчивы – сложно изменить что-то в едином и целостном полотне, но нет ничего сложного в том, чтобы передвинуть что-то с места на место в абстрактной мозаике. Как говорил Жан Бодрийяр в «Симулякрах и симуляции», описывая этот новый порядок, как он его называл, «гиперреального медийного капитализма»: «Мы живем в мире, где существует все больше информации и все меньше смысла».
Так ли по большому счету велика разница между мной, который смотрит телеканал «Дождь» и «НВО», и кем-то еще, кто смотрит, например, «НТВ», а также тем, кто смотрит «Первый», и тем (той), кто смотрит «Домашний», если всем нам при этом недосуг порефлексировать самих себя? Можно, наверное, успокоиться тем, что разница между мной и ними состоит в некой гипотетической потенции – мол, я бы еще мог то-то и то-то, а эти уж – точно нет, ни Витгенштейна, ни Губайдулину, ни Джойса с Кафкой не осилят. Да уж, были когда-то и мы рысаками… Надо признать, что именно этой нашей гипотетической потенцией мы себя и успокаиваем – мол, если бы да кабы, мы бы еще ого-го! Но разве это серьезно? Вот так, положа руку на сердце? Чудесный самообман! Как говорит одна моя хорошая знакомая, «в приюте для убогих с такими номерами выступать». Мы располагаем эту «потенциальную потенцию», этот «намек на тенденцию» исключительно в сослагательном наклонении, – то есть в другом времени. А сейчас мы в складке, это и есть она самая его – времени – складка.
Но даже если бы мы и решились на эту гипотетическую рефлексию, чего такого индивидуального мы бы в себе обнаружили? С волосами, положим, все понятно, а как со мной-то – как с пресловутой «личностью»? Понятно, что, чтобы идентифицировать себя с самим собой, нужно иметь еще что-то (кого-то, третьего) – по крайней мере, то (того и то, в нем), от чего (меня и чем во мне) я буду отличаться. Короче говоря, мне необходимо видеть некое отличие меня от других, чтобы ощутить собственную инаковость (особенность), и уже в рамках этой инаковости (особенности) я смогу определить (самоидентифицировать) самого себя. Впрочем, как мы уже говорили, здесь неизбежно возникает проблема: как в многоликой бездне отличий меня и других (от строения ушных раковин до музыкальных и политических предпочтений), ни одно из которых не является хоть сколько-нибудь определяющим (фундаментальным), увидеть это различие? Раньше, когда индивид мог идентифицироваться с некой группой, противопоставленной другим (другой) группам (мы – «советские люди», они – «капиталисты», мы – «хорошие», они – «плохие»), время рождалось в «идеологической борьбе» – мы накачивали свою идентичность, ощущая ее качество (ее «вес»), постоянно сверяясь с тем, что происходило с нашим «условным противником». Теперь же это попросту невозможно.
При всей очаровательности идеи «экономики символического обмена», сформулированной профессором Александром Борисовичем Долгиным и обещающей нам гуманитарную консолидацию общества «по интересам»
[49], данность нашего с вами бытия, к сожалению, не отражает оптимистичности этих прогнозов. Скорее, эффект «подстраивающихся под нас» современных технологий оказывается обратным – деиндивидуализующим. Информация, как и все, что связано с медиа, это, разумеется, бизнес, у которого, как известно, лишь две задачи – как можно больше произвести и как можно больше продать, но чем обширнее производство, тем сложнее заинтересовать публику. В результате мы сталкиваемся здесь с двумя маркетинговыми стратегиями: «топы» и «принудительные рекомендации».
«Топы» – это самые разнообразные рейтинги, подталкивающие покупателя (потребителя информации) выбирать «лучшее» из огромной массы произведенного контента. «Принудительная рекомендация» – это активное предложение потребителю определенного контента, который по тем или иным признакам совпадает с тем контентом, который он уже выбрал или выбирал прежде. Любой поисковик (будь то google, yandex или youtube), равно как и любой интернет-магазин (хоть amazon, хоть ozon, хоть чебурашки. ру), не только продает нам продукт, он параллельно с этим еще и собирает о нас информацию – что мы покупали (смотрели, читали, слушали и т. д.) – и, ориентируясь на этот массив данных, делает нам новое предложение, множество новых предложений – «вы купили то-то, вас может заинтересовать и это…», «те, кто смотрели то, что смотрели вы, смотрели также и…».
