Причем в случае Павлова это даже не фигура речи – про «неустанный» и тому подобное: неслучайно о смерти академика сложили именно такую легенду – мол, 86-летний смертельно больной старик собрал вокруг себя учеников, чтобы диктовать им объективно научный самоотчет о своем состоянии в процессе умирания… И хотя в действительности это были не ученики, а бригада врачей (лучших, надо заметить, врачей того времени), чистая правда заключается в том, что именно Павлов, и это уже без всякого вымысла, поставил себе верный диагноз, подтвердившийся только на вскрытии.
«Позвольте, но ведь это кора, это кора! Это отек коры!» – восклицал Иван Петрович прямо перед тем, как впасть в забытье, но лучшие врачи-клиницисты (сам Павлов клиницистом не был) отмахнулись. То есть Павлов, даже будучи в состоянии отека коры головного мозга, этой самой отекшей корой поставил себе верный диагноз. Причем, что особенно важно, Иван Петрович поставил себе именно тот диагноз, который находился в плоскости его всежизненного научного поиска, в пространстве его «цели». Кажется, что какие-либо дополнительные аргументы здесь излишни. Впрочем, есть еще два последних слова, произнесенных Иваном Петровичем перед самой смертью: «Вставать, одеваться!». Это ли не рефлекс цели?.. И если нет, то что это тогда?
Впрочем, именно тут у академика Павлова, как абсолютно точно пишет Петр Кузьмич Анохин, возникла методологическая проблема – а что это за «цель», откуда она берется, как родится, с чего? На помощь своему учителю, как мы уже знаем, приходит сам Анохин и постулирует (открывает) особый психический механизм целеполагания – «акцептор результата действия». Но давайте присмотримся к нему повнимательнее: «цель» в работах Анохина представляет собой лишь компиляцию определенных «мотиваций» и «афферентаций» (то есть тех же «стимулов» – внешних и внутренних), складывающихся в мозгу человека (или другого животного) в некую картинку, план, «потребное будущее». Иными словами, речь не идет о какой-то свободе от детерминизма – просто ситуация теперь сложнее, как с тем же Ньютоном (Эйнштейн не отрицает законы Ньютона, не подвергает сомнению силу всемирного тяготения – наоборот, он усложняет и детализирует реальность, которую физика Ньютона в какой-то части действительно описывает). Так что главный вопрос остается открытым: как мозг решает (понимает, изобретает), какое будущее для него «потребно», а какое нет (если речь, конечно, не идет об элементарной, генетически запрограммированной физиологии)?
Вернемся на секунду к докладу академика Павлова: в нем Иван Петрович (занимавшийся обычно собачками) иллюстрирует работу «рефлекса цели» примером, надо признать, сугубо человеческим – феноменом коллекционирования. «Коллекционерская страсть, – говорит Павлов в своем докладе, – стремление собрать части или единицы большого целого или огромного собрания, обыкновенно остающиеся недостижимыми»
[55]. И в этих оговорках про «большое целое», про «недостижимость» есть нечто очень важное: в любой данный момент времени коллекционер не знает, что еще (конкретно) окажется в его коллекции (и окажется ли), причем о существовании некоторых вещей, которые он уже в каком-то смысле жаждет заполучить, он может и не знать вовсе! Само это незнание не мешает ему, во-первых, хотеть этого (неизвестно что), а во-вторых, страстно к этому – неизвестному – объекту стремиться. Поскольку все мы, так или иначе, понимаем идею коллекционирования, я не думаю, что приведенное уточнение способно поразить моего читателя (по крайней мере, с первого раза и при первом прочтении), но попытайтесь подумать об этом, как говорится, «на трезвую голову»: как можно хотеть того, о существовании чего ты не в курсе? Иными словами, как можно захотеть то, чего в твоем мире (мире, о котором ты знаешь) даже гипотетически не существует?
Вот я, например, собираю фигурки носорогов – именно фигурки и именно носорогов (ну, бывают причуды у людей). И вот я оказываюсь в Танзании, в заповеднике Нгорон-горо (по преданию антропологов, тут как раз и зародилось наше с вами человечество), где в магазинчике сувениров нахожу странную фигурку человека, у которого на голове что-то вроде традиционного русского кокошника, а на кокошнике этом – шитый танзанийским бисером носорог Разумеется, этот артефакт находится вне каких-либо критериев моей коллекции – фигурка, но не носорога, носорог, но не фигурка. Однако же, в данном случае я совершаю покупку, практически не задумываясь: то есть я, по сути, хотел этот экспонат, еще не зная о его существовании, не имея даже интенции вообразить нечто подобное. И это, надо сказать, действительно чрезвычайно радикальная вещь!
О чем нам говорит «стимул-реактивная теория»? Она говорит нам: должно случиться нечто – некое событие, потом должно сработать его «положительное подкрепление» и уже потом мы будем хотеть, чтобы это событие случилось вновь – как в известном романсе: «ах, раз, да еще – раз, да еще много-много раз». Если, к примеру, вы никогда не пробовали некий заморский фрукт – допустим, маракуйю какую-нибудь, – вы не можете его хотеть (вам может хотеться его попробовать – вы о нем слышали, вам о нем говорили – мол, «полетели, птичка, там много вкусного» и т. д., но это «хотелось бы попробовать» – еще не «хочу», по крайней мере, не то хочу). Вам нужно попробовать маракуйю (событие), испытать удовольствие (положительное подкрепление), и тогда вы будете хотеть ее снова. Именно хотеть, по-настоящему. Но именно с этим, как мы обнаруживаем, и не соглашается сейчас стимул-рефлектолог Павлов: помните, как он говорил о «постоянно достигаемой, но никогда не достижимой цели». Вы может представить себе такую «павловскую» маракуйю – «постоянно достигаемую, но никогда не достижимую»? Как в таких обстоятельствах сформируется желание к ней? Как она может стать Целью? Стремление к павловской Цели – это что-то среднее между проклятьем Сизифа и Тантала, а еще точнее, – Ахилл, который, по Зенону патологически догоняет и патологически не может догнать черепаху. То есть, есть в нас такой уровень психики, на котором привычные правила перестают срабатывать!
В общем, пусть это и прозвучит абсурдно (по крайней мере, в рамках теорий «условного рефлекса» и «обратной связи»), оказывается (как заверяет нас Иван Петрович Павлов), что мы способны видеть и желать некое будущее, даже не представляя его себе хоть сколь-либо отчетливо. Есть тому, как говорится, и исторические примеры… Вряд ли кто-то из «советских людей» мог хоть сколько-нибудь детально описать искомый коммунизм – как это будет, что это будет, почему это будет? Но все хотели. И даже видели уже его – этого коммунизма – торжество (галлюцинировали, так сказать, наяву)! И верили, и знали – «как завещал великий Ленин». Иными словами, так уж устроена наша психика, что она способна грезить будущим, даже не понимая, каким оно будет. И это уже чуть больше, чем пресловутый детерминизм (по крайней мере, куда более сложный детерминизм, чем даже у Петра Кузьмича Анохина). Отсутствие соответствующих представлений и конкретики, как оказывается, для психики не помеха. И что-то, видимо, происходит с ней – с нашей психикой, – какой-то коллапс «психологического времени», когда она вдруг перестает грезить будущим, хотеть его, ждать и даже видеть его – как мы тогда, советские люди, – с закрытыми глазами. Короче говоря, избранный Иваном Петровичем пример, вольно или невольно, толкнул нас даже дальше, чем прошел затем Петр Кузьмич. Последний утверждает, что у нас должен возникнуть в мозгу некий «рисунок будущего», чтобы мы могли начать действовать. Иван Петрович предполагает (ну, не без нашей помощи, каюсь), что мы вполне можем идти абсолютно, предельно наугад, – предполагая лишь направление, а не конкретную «цель», как таковую («постоянно достигаемую, но никогда не достижимую»). Понятно, что «обратная связь», о важности которой говорит Анохин, нам в данном случае совершенно не поможет. Скорее, наоборот, вернет в исходную! Метафизический «акцептор результата действия» Петра Кузьмича сопоставит получившийся результат с планом и привет: мол, ясненько-понятненько, не получилось – носорог, но не фигурка, фигурка, но не носорога – «план» с «фактом» не сходятся. Возвращаемся, заряжаем ружье, начинаем все с начала. Но нет же, складывается! Складывается в «большое целое», как говорил Павлов, которое я и не видел, и не осознавал, и не воображал даже (с «акцептором результата действия» или без него), когда начал его складывать.
