Сравним детское и взрослое коллекционирование (раз уж Иван Петрович уделил этому феномену такое значение в своей работе о «рефлексе цели»): при внешней схожести они отличаются как день и ночь – ребенок собирает то же самое, нечто с максимальной степенью похожести (фантики, солдатики и прочее), мы же, коллекционирующие впечатления, книги целыми библиотеками, музыкальные произведения разных эпох и жанров, – мы коллекционируем разное, иное, чего у нас еще действительно нет, в противном же случае мы быстро утомляемся, начинаем скучать и теряем всякий интерес.
Так может быть, время – это нечто большее, а может быть, просто нечто совсем иное, нежели пресловутая «стрела времени». Время – это не желание того же самого, а напротив, – это желание чего-то другого, «сила-желания-того-чего-еще-нет». Но что если ничего нового, ничего другого нет – ни зги не видать? Что если все, что мы видим перед собой, вызывает тягостное чувство «уже виденного», «уже узнанного», «уже бывшего»… Помню, как в юности меня потряс вычитанный где-то афоризм: «Если вам пришла в голову умная мысль, отправляйтесь в библиотеку и потрудитесь найти того, кто уже сформулировал ее до вас». Что значит жить в парменидо-зеноновом мире, в котором все уже было? Как в том анекдоте про старика, который, поймав золотую рыбку, попросил у нее: «Рыбка, рыбка, сделай так, чтобы у меня все было – и большой дом, и красавица жена, и машина иностранная, и много денег, все!». «Исполнено!» – отвечает ему рыбка. Старик оглядывается по сторонам – та же хибара, та же старуха, даже корыто – и то старое, разбитое.
«В смысле?» – недоуменно обращается он к золотой рыбке. «А вот так… – отвечает она загадочно. – Теперь у тебя все было».
Отсутствие надежды на новое, на другое – вот что такое «складка времени». Когда ты «находишься на марше», у тебя есть ощущение, что у тебя может быть еще что-то, чего ты еще сам не знаешь, но того, что ты уже хочешь, хочешь сейчас. И у тебя есть эта нехватка. Желание неизвестного – парадоксальный, но, возможно, истинный механизм времени.
Глава третья:
Фальсификация мышления
[третий критерий «складки времени»]
Ходит байка, будто бы однажды Альберта Эйнштейна спросили, есть ли у него блокнот, в который он записывает свои гениальные мысли. На что эталон интеллектуальной мощи XX века ответил буквально следующее: «Нет. Гениальные мысли приходят мне в голову настолько редко, что их нетрудно и запомнить». Впрочем, перед нами пример чрезвычайной строгости суждений и одновременно такой же требовательности к себе. Но даже если и так, то что мы можем сказать о мире, в котором «гениальной» объявляется не только забавная банальность в «демотиваторах», но и подчас незамысловатая фотография ресторанного блюда, выложенная в Instagram (я уже не говорю о бесчисленности «котиков»). Миллионы людей ведут свои электронные блокноты в социальных сетях, полагая, что то, что они записывают в них, – это «мысли», и, более того, совершенно уверены в их «гениальности». Помню, как еще на советском телевидении выходили репортажи, в которых журналисты с жаром рассказывали об ужасающей тупости американцев – мол, их дети не знают элементарных вещей, что, например, Мадагаскар – это остров, Прага – город, а столица Италии – Рим. К сожалению, не было шанса у советских журналистов проэкзаменовать современных российских подростков, которые путают столицы со странами и категорически не знают, кто, например, был «вождем революции» в 1917-м, а кто «развалил Союз» в 1991-м (некоторые считают, что это были «немцы»).
Вообще говоря, ценность мысли и действительных умственных способностей настолько теперь девальвирована, границы того, что, в принципе, следует именовать этими терминами, настолько размыты, а толерантность в отношении глупости и необразованности настолько высока, что сокрушаться по поводу отсутствия у современников способности к мыслительной деятельности даже как-то неловко. Интеллектуальные способности не являются больше фактором, обуславливающим «достойную жизнь» человека. По крайней мере, большинство наших потребностей в настоящее время может быть вполне удовлетворено и при минимальном уровне сообразительности, а потому нет больше нужды лезть из кожи вон, чтобы получить настоящее академическое образование и «пробиться в люди». Занять мягкое место в теплом офисе с гарантированной заработной платой можно и без особых интеллектуальных заслуг. При этом рост заработной платы у «простых работяг» зачастую куда существеннее, нежели у работников «интеллектуального труда», так что вообще непонятно, зачем человеку необходимо образование.
Мы вступили в новый «чудный» мир, где нет больше интеллектуальных авторитетов, а ценность умственных способностей определяется исключительно коммерческим спросом, в связи с чем востребованы лишь отдельные его подвиды (интеллектуальные навыки программиста, знания экономических консультантов и т. п.). Все это, впрочем, вовсе не означает, что умных людей отныне нет вовсе, а интеллектуальные забавы никого больше не развлекают. Это означает лишь то, что интеллектуальная вертикаль, характеризовавшая прежнюю итерацию нашей цивилизации, нивелировалась – отставлена, так сказать, за ненадобностью. Человек же, будучи животным стайным, а значит, обладающий выраженным иерархическим инстинктом, учится исключительно у тех, кто стоит выше его по социальной лестнице.
Этот феномен наглядно демонстрирует знаменитый эксперимент, приведенный Конрадом Лоренцом в книге «Агрессия (так называемое „зло“)»: «Йеркс и его сотрудники уже давно сделали чрезвычайно интересное, поистине поразительное наблюдение: шимпанзе, которые известны своей способностью обучаться за счёт прямого подражания, принципиально подражают только собратьям более высокого ранга. Из группы этих обезьян забрали одну, низкого ранга, и научили её доставать бананы из специально сконструированной кормушки с помощью весьма сложных манипуляций. Когда эту обезьяну вместе с её кормушкой вернули в группу, то сородичи более высокого ранга пробовали отнимать у нее честно заработанные бананы, но никому из них не пришло в голову посмотреть, как работает презираемый собрат и чему-то у него поучиться. Затем таким же образом работе с этой кормушкой научили шимпанзе наивысшего ранга. Когда его вернули в группу, то остальные наблюдали за ним с живейшим интересом и мгновенно переняли у него новый навык»
[69].
Наличие интеллектуальной вертикали в социальном пространстве формирует потребность «менее сообразительных» членов общества учиться у «более сообразительных», тянуться за ними. Но если такой вертикали нет, то и соответствующего позыва не возникает, то есть, отставив в сторону интеллектуальную вертикаль, мы, по сути, лишились возможности элементарного воспроизведения интеллектуальных навыков, не говоря уже о большем. Какое-то время мы еще проедем «на старых дрожжах», но и эти «дрожжи» выдыхаются куда быстрее, чем можно было бы подумать. И проблема не только в доступности основных благ для всех членов общества (вне зависимости от уровня образованности и интеллектуальных способностей), но в доступности информации, как таковой. Когда у тебя всегда есть возможность все что угодно «прогуглить» или «спросить у Яндекса», то, с одной стороны, умные и образованные люди перестают оцениваться по этому качеству (есть подспудное ощущение, что они все равно проигрывают поисковикам и интернету в целом) – в их таланте нет больше ничего эксклюзивного и тем более впечатляющего, а с другой стороны, теряется сам навык работы с информацией – ведь главным в прежние времена было не просто знание как таковое, но умение человека отыскивать это знание (в бесконечности библиотечных каталогов и междустрочии сложносочиненных монографий), осмысливать его и развивать.
