– Чего я там не видел? Предлагали уже – и в Разбойный приказ, и в Посольский. Да и Кучецкой к себе не прочь взять. Только не по мне штаны просиживать в присутственном месте. А здесь я сам себе голова, сам решения принимаю. И сам отвечаю за свои действия.
– Разумен, но гордыни в тебе много.
– Не гордыни – достоинства, – вежливо поправил я.
Мы продолжили обед, прерываясь на тосты и попивая винцо.
Внесли горячее – гуся с яблоками. На несколько минут над столом повисла тишина, лишь ножи стучали о дно мисок. Каждый своим ножом отрезал себе кусок и резал его на более мелкие. Вилок-то не было.
Ел дьяк быстро, аккуратно и, пусть не покажется странным, – красиво. Я с удовольствием наблюдал за ним со стороны. По-моему, он изучал меня тоже.
Отдав должное обеду, мы вышли из-за стола. Дьяк засобирался.
– Дела ждут!
У меня осталось ощущение, что он не сказал чего-то важного. Решил приберечь на потом? Ладно, захочет – сам скажет.
Я накинул тулуп, проводил гостя до саней, выказал уважение. Дьяк расплылся в довольной улыбке.
Едва сани скрылись из вида, я прошел в дом и, сорвав с послания Федора Кучецкого сургучную печать, развернул бумагу. «Здрав будь, боярин Михайлов. С приветом тебе и пожеланиями наилучшими побратим твой. Было бы неплохо увидеть тебя в ближайшее время в Москве. Долго не тяни, по весне уеду. Обнимаю дружески, твой Федор». Внизу была приписка: «И возьми одежды парадные».
К чему бы это? Парадные одежды зачем? Ладно, Федору виднее, он мужик умный, тертый, порядки знает – при дворе крутится. Раз написал «возьми» – так и сделаю.
Решение пришло сразу: ехать.
– Лена, я в Москву еду. Приготовь одежду попараднее.
– Опять! – всплеснула руками жена. – Ты же не так давно вернулся оттуда.
– Кучецкой просит. За пустым не позвал бы.
Лена вздохнула:
– Езжай. Федора возьмешь?
– Непременно!
Я сказал Федору о поездке – пусть приготовится.
Утром мы и выехали, и через пять дней въезжали в столицу.
Когда проезжали городские ворота, меня окликнули:
– Боярин! Михайлов, подожди!
Интересно, кто меня окликает?
Прохор! Собственной персоной стрелецкий десятник. Не иначе – десяток его караул несет у городских ворот. Обнялись на радостях.
– Здорово, десятник!
– Не десятник я уже – сотник! Ты как в воду глядел, повысили меня!
– Поздравляю, от всей души поздравляю, заслужил!
– В том и твоя заслуга есть.
– Пустое, сочтемся.
– Ты как здесь?
– Позвали.
– Может, посидим вечерком в трактирчике?
– Да я не против.
Мы договорились о встрече, и я с Федором направился на постоялый двор – отдохнуть с дороги надо, себя в порядок привести.
А поутру направился к Федору.
Кучецкой уже проснулся, позавтракал и был в добром расположении духа.
– Приехал? Ну, молодец. Я сегодня разузнаю все – завтра будь готов.
– К чему хоть готовиться-то?
– А я не написал? – ухмыльнулся Федор. – Завтра узнаешь.
Ну, завтра так завтра. А сегодня я встречаюсь с Прохором. Хоть он и не боярин, однако ныне уже сотник стрелецкий – не холоп. Да еще и вместе в сече побывали – это почти что брат.
Посидели мы с Прохором в трапезной славно. Поговорили, винца выпили – как без этого? Однако не напивались, все в меру – завтра мне к Федору идти, а может, и во дворец, а Прохору на службу. Повышением своим он был доволен и гордился. Разошлись друзьями, в хорошем расположении духа.
Утречком, после завтрака, я надел нарядные одежды – штаны суконные немецкой выделки, рубаху шелковую новую, кафтан лазоревый, а уж сверху – шуба московская, подарок Федора, да шапка соболиная. На ногах – сапоги красной кожи. Посмотрелся в зеркало – вид напыщенный, ну прямо – думный боярин.
Вышел в коридор и чуть с лестницы не упал – полы у шубы длинные, как и рукава. Сбросил шубу, перекинул через руку. Да в ней ходить только по ровному можно! Для выпендрежа придумали москвичи родовитые: у кого шуба побогаче и подлиннее да шапка подороже, тот, значит, знатнее, влиятельнее и ближе к самому… А мне плевать. Стометровку бы им в шубах к трону устроить – вот была б потеха!
Федор, видя мои мучения, посмеивался в кулак, однако же вошел в положение, помог – поймал возчика на санях, уговорил его за три полушки доставить меня к Кучецкому. И в самом деле: в кафтане по улице идти – холодно, в шубе – невозможно, да и ноги в легких сапогах мерзнут.
Доехали до Кучецкого.
– А, Георгий! Выглядишь как придворный боярин, молодец, не ударишь в грязь лицом.
– Перед кем?
– То сюрприз.
Ох, не люблю я сюрпризов, особенно в Москве.
Мы пересели в крытый возок Федора. Кони быстро довезли до Кремля.
– Никак к государю едем?
– Угадал, – улыбнулся Федор.
– За что же такая милость? Слушай, а делать-то что я должен буду?
– Ничего, – хохотнул Кучецкой. – Приехали уже, пошли.
Стража у входа в теремной дворец стряпчего узнала, пропустили. И меня вместе с ним заодно.
Мы поднялись по лестнице и стали в зале ожидать, усевшись на лавки. Стояла глубокая тишина. Я разглядывал украшения дворца – когда еще здесь побываю? И поглядывал по сторонам: не появится ли князь Овчина-Телепнев. Он, хоть и помалкивал, когда встречал меня случайно – мое предупреждение действенным оказалось, – но все же сейчас встреча была бы некстати.
Долго ждали, но пришел и наш черед.
Распахнулись двери, слуга объявил: «Великий государь Василий, Божиею милостью…» и далее – длинный титул, вошли рынды в белых атласных одеждах, с серебристыми топориками, а за ними – и сам венценосец, опираясь на посох. Степенно прошел, уселся в простоватое кресло, обитое красным бархатом. Понятно, не тронный зал для приемов, можно сказать – рабочее место. К государю подошел Кучецкой, заговорил. Говорили тихо, не слышно ничего – далековато, а интересно было.
Федор махнул мне рукой.
Путаясь в полах шубы и потея от волнения, я подошел, поклонился. Волновался, не без этого. Все-таки первое лицо государства. Власть огромная и ничем не ограничена. По одному слову полки в бой бросить может, приведя в движение десятки тысяч бойцов. Казнить или миловать – все в его власти.
– Узнаю тебя, боярин! Награждал уже тебя! Рад увидеть снова!
Я поклонился.
– За многие ратные заслуги – о чем воеводы мне донесли, за то, что живота не щадил, обоз с ценностями государевыми спасая, жалую тебя княжеским званием!
