Присел возле Степаныча: тот был в отключке, но скоро застонал и открыл глаза.
– Ты как? – участливо спросил я.
– Бывало и лучше, – проскрипел наставник.
Он сел и сразу болезненно скривился.
– Вот же скотина! От всей души приложил! Руки б ему переломать, гаду!
– Поздно, Степаныч. Не успеешь. Смылся он вместе с остальной братией.
– Зараза! Чтоб ему пусто было! – нашёл в себе силы на проклятие в его адрес Степаныч.
– Тошнит? – участливо спросил я.
– Пока нет. Дома будет видно. Может и сотрясение заработал.
Я не стал вспоминать набившую оскомину шутку. Она показалась мне неуместной.
Он оглядел поле битвы, увидел трупы и уважительно качнул головой.
– Круто ты их!
Я польщённо ухмыльнулся:
– Так не я один. На пару с Забиякой орудовали. Спасибо твоему коняке! Выручил.
Тот понял похвалу в свой адрес и издал горделивый звук, лишь отдалённо похожий на конское ржание.
– Забияка – фенакодус геройский. Часто выручал, – сказал Степаныч.
Он обнял фенакодуса за шею, провёл рукой по холке.
– Умница моя! Чтоб я без тебя делал?
Забияка довольно фыркнул. Оказывается, ласка приятна даже такому жутковатому на вид созданию.
Я показал на дохлых нео:
– Этих хоронить будем?
– Вот ещё! Других дел у нас что ли нет? Пусть тут валяются, пока кто-нибудь не сожрёт. Может и свои…
Он посуровел:
– Так, теперь самое важное. Надо нашим передать, что нео договор порушили.
Мы снова забрались на телегу.
Степаныч подхлестнул Забияку для скорости. У того шкура дублёная, вряд ли почувствовал боль, но темп набрал приличный.
– Погоди! – крикнул я через короткое время.
Телега остановилась возле моста над железнодорожными путями. Степаныч проследил мой взгляд, и ему стало ясно без слов.
Истерзанные трупы стрельцов лежали на траве. Их даже не пытались замаскировать. Картина жуткая: всё в спёкшейся кровище, её будто из ведра лили, рваные борозды по телу, головы вывернуты под неестественным углом. Я машинально схватился за рукоятку меча, сожалея, что дал «качку» и его банде уйти. Ничего, бог даст – свидимся. Поговорим на другом языке.
Я всё же проверил тела в шаткой надежде, что кто-то да выжил. Увы, стрельцам не повезло, они были мертвее мёртвого.
– Надо в Царицыно отвезти, – сказал Степаныч.
Он взялся за ноги, я за подмышки, вдвоём перетаскали трупы на телегу. Работёнка нетрудная, но всё равно оставляющая рубцы на душе. Я уже успел отвыкнуть от неё. Было до обидного жаль молодых в сущности мужиков. Им бы жить да жить, детей растить, жёнок лохматить. А тут…
Оружия при убитых не было. Нео утащили с собой всё, включая допотопные пищали, и раздели догола, не оставив даже исподнего. Степаныч прикрыл ребят рогожей.
У таможенного поста нас встретили не на шутку встревоженные мытари.
– Что стряслось, Степаныч? Кто это их? – заговорили они сразу.
– Нео с цепи сорвались. На договор плюнули.
– Вот же ироды какие!
Тела передали родственникам убитых и товарищам из их десятка. Зрелище было тягостным, от которого хотелось спрятаться как можно дальше: женское рыдание, плач ребятишек, скупые слёзы отцов.
Я впервые увидел воеводу, он пришёл проведать погибших: степенный, высокий, с морщинистым лицом, рыжей с проседью шевелюрой и такой же рыжей бородой. Мрачно смотрел и слушал доклад Степаныча, зыркая хмурым взором.
С ним были двое телохранителей, молодых красавцев, коротко стриженных, со вздёрнутыми усами. У парней на боку висели громоздкие конструкции, в которых я не сразу признал знаменитые революционные «маузеры». Понятия не имею, в каких краях эти добры молодцы заполучили столь раритетное оружие, но по тому, как они гордо расправляли плечи, чувствовалось, что службой телохранители гордятся.
Дослушав доклад, воевода сурово посмотрел на меня:
– Кто такой? Я тебя не помню.
– Ученик мой, – тут же ответил Степаныч.
– Ученик… Это хорошо. Нам Мастера Полей позарез нужны, – сказал воевода. – Как звать-то тебя, ученик?
– Игорь, – представился я.
– Игорь, значит. Откуда будешь? Вижу, что не из наших, царицынских…
Ответить я не успел, молодая девушка – жена или невеста одного из убитых, подбежала к воеводе и с рыданиями кинулась ему в ноги, обхватив их руками.
– Ну что ты?! – растерянно произнёс он. – Встань немедленно!
– Не могу! За суженного моего отомсти! Век на тебя молиться буду! – запричитала девушка.
На лице рыжего богатыря появились гневные пятна.
– Поднимись с колен, Меланья!
Его руки задрожали.
– Ну же! Вставай!
Заплаканная девушка распрямилась.
– Русский человек на коленях только перед иконой и своими родителями может стоять! – грозно сказал воевода. – Понимаю беду твою! И сам перед тобой вину чую, что не уберёг твоего жениха. Прости меня, Меланья! – Он склонил седую голову. – Утрата невосполнимая у тебя. Никто не вернёт твоего Ивана. Но его смерть не останется безнаказанной.
Он взмахнул рукой, и как по мановению волшебной палочки стих плач. Десятки глаз с надеждой обратились на рыжебородого здоровяка, а он всё стоял и тянул паузу, как подобает артисту. Невольно вспомнился афоризм: «чем больше артист, тем больше пауза». Но воевода знал, что делает.
Улучив нужный момент, пророкотал голосом, в котором сквозили неподдельная боль и в то же время яростная решительность человека, намеренного совершить возмездие.
– Други мои! Сегодня у нас чёрный день. Враг погубил двух наших лучших людей, нанеся коварный удар в спину. Мы скорбим и пылаем отмщением. Нео ответят за то, что они совершили! Да будет так! – Договорив, он обнажил меч и поднял, направив остриём в серое небо, угрожая кому-то невидимому.
Толпа неистово зарычала.
– Будьте прокляты, нео! – завопил один из стрельцов, размахивая бердышем.
– Изничтожим крапивное семя! – вторил ему другой.
Отовсюду послышалось обещание самых страшных кар, на какие только способны опустошённые горем люди.
– Веди нас, воевода! Прямо сейчас! Все пойдём, до одного! – раздались крики из толпы. – Царицынские мы али нет?!
Но воевода был из мудрецов, которые знают, как нужно готовить блюдо мести.
– Спасибо вам, братья! – ответил он. – Всему миру честному мой поклон за доверие! Но не надо бежать сломя голову. Надо сесть и продумать нашу месть. Возмездие должно быть страшным и неотвратимым.
