Деваться было некуда, пришлось Егору излагать все, как на исповеди. Поначалу слова давались с трудом, но вскоре он разговорился, чему немало способствовала пропущенная перед началом рассказа «вторая». Охотник слушал внимательно, не перебивал. На изложение всех событий у Полянина ушло максимум пять минут.
– Митяй, похоже, просто испугался, что я могу на него стукануть, ну вот и… – закончил свой рассказ журналист. – Значит, Зубочистка – это тот самый сталкер, которого мы…
– Завалили на краю Темного Леса! – закончил за него Охотник. – Выходит, что так. А что у него с собой было из хабара?
– Не помню. Я тогда перенервничал сильно… Вроде аптечки были, патроны, консервы какие-то… Вода в бутылках… Ну, и фигня всякая.
– Всякая фигня… – эхом задумчиво повторил Охотник.
– Ну, да. Зажигалка, сигареты… Что-то еще было… Граната одна была.
– И где теперь все это барахло?
– Не знаю. Рюкзак у Митяя остался, я ему отдал, когда в кусты пошел.
– Ладно, – кивнул сталкер.
– А вам зачем?
Охотник ничего не ответил и погрузился в раздумья. По всему выходило, что устройство, о котором рассказывал Клоп, либо брошено возле трупа Зубочистки, либо в вещах бандитов. Он мысленно выругал себя за то, что не обыскал вещмешки убитых им отморозков сразу. Теперь придется тащиться обратно, хотя, быть может, уже ни вещей, ни самих трупов на месте не окажется. И что делать, если так и случится? Где искать прибор? А вдруг кто-то, кто его найдет, отнесет устройство Клопу в надежде выручить хоть какие-то гроши? Нужно торопиться.
– А почему вы про нож стали расспрашивать только сейчас, а не в лесу? – прервал его размышления журналист.
– Никогда не знаешь, к чему расспросы приведут, – изрек сталкер. – Ну, например… вдруг у тебя какая-то неприятная история с ним связана? А тут я со своими подозрениями. В общем, мог случиться конфликт, и пришлось бы от тебя избавиться, а кто тогда американца потащит? Так что сначала дело, потом расспросы.
– Ясно, – поморщился Полянин от такой прагматичности Охотника.
– Ну, ладно, – засобирался Кюри. – Я, пожалуй, пойду, но загляну завтра утром.
– Зачем?
– Американца проведать, может, что интересное расскажет. Непонятно, как он с бандитами столкнулся. И будь с ним осторожнее. Если ночью очухается, так перепугается.
– А он кто?
– Вроде бы ученый.
– Не похож он на ученого.
– Не похож, – согласился сталкер. – Но все же и не военный, скорее, какой-то консультант или специалист. Ладно, бывай. До завтра.
С этими словами Охотник забрал свои вещи и ушел, оставив Егора наедине с представителем заморской державы.
Глава 9
Союз
Как и предсказывал Кюри, американец очухался ночью, и первым изданным им звуком был крик. Егор торопливо зажег лампу.
– Where am I? Who are you? – вопрошал несчастный, хлопая глазами.
– Успокойтесь, вы в безопасности, – попытался утихомирить его журналист. – Хотите пить?
– Хочу, – по-русски, неожиданно твердо и почти без акцента сказал американец.
– А! Так вы говорите по-русски? Держите, – Полянин протянул гостю стакан воды.
– Где я? – осушив стакан, спросил раненый.
– Вы в Чапаевке, у меня дома.
– Кто вы?
– Я… – Егор задумался, не зная, как лучше себя представить. – Я – сталкер.
– А, сталкер! – выдохнул американец, опускаясь на топчан. Видимо, силы еще не вполне вернулись к нему.
– Да, да, – закивал журналист. – Лежите, вам нельзя беспокоиться.
Почему нельзя, Егор не знал, но он просмотрел немалое количество кинолент, и в них врачи всегда велели раненым и больным лежать. Американец вновь провалился в беспамятство, и журналист погасил керосинку. Теперь, после того, как минимальные разъяснения гостю были даны, он почувствовал себя спокойнее и получил шанс выспаться.
Не тут-то было. Разбудил его на рассвете все тот же американец. Он тряс Егора за плечо и спрашивал – куда делись его оружие и вещи. «Выспался, сволочь, пока я тебя на своем горбу тащил», – злился про себя журналист. Отдав пистолет и рюкзак гостю, он вознамерился было снова прикорнуть на часок, но сон уже улетучился. Да и невежливо было дрыхнуть при проснувшемся госте. Свои вещи американец принял с благодарностью, вынул магазин из пистолета, оглядел, покачал головой. Затем принялся перетряхивать содержимое рюкзака. Что было у американца в вещмешке, Егор заранее посмотреть не удосужился, посчитал неудобным рыться в чужих вещах, а теперь косился с любопытством на предметы, извлекаемые гостем. Тот, впрочем, не смущаясь взгляда, достал два объемистых серебристых целлофановых пакета, повертел по сторонам головой и спросил:
– У вас есть вода?
Егор молча указал на ведро.
– О’кей. А тарелки?
Пришлось журналисту вставать и показывать неугомонному постояльцу, где в доме лежит посуда. Тот, покопавшись в комоде, извлек две металлические миски и кружку. Вскрыв оба пакета, гость рассыпал содержимое по мискам и добавил воды. Повалил пар, и в воздухе запахло овощами и тушеным мясом. Егор сглотнул слюну.
– Едите, please, – сделал американец приглашающий жест.
– Ешьте, – машинально поправил журналист, затем протянул руку гостю и представился: – Егор.
– Вайс, – подал, в свою очередь, ладонь американец, – Джерри Вайс.
– Очень приятно. Что это? – кивнул Полянин на миски. – Пахнет вкусно!
– О, это очень вкусно, – подтвердил Вайс. – Пехотный паек специального назначения. Три пакета – полный рацион на день.
Гость говорил по-русски довольно чисто, хоть и с заметным акцентом, а фразы строил простые. Видно было, что ему не хватает практики, отчего предложения выглядели по-военному рубленными. Словом, типичная речь иностранца, страдающего от скромного словарного запаса.
– А вы кто? – спросил журналист, приступая к еде, которая действительно оказалась вкусной. И овощи, и мясо были высокого качества, не в пример китайской лапше или сухому пюре отечественного производства.
– Я? – Вайс пожал плечами. – Я ученый. Нас прислать для исследований. Наверное, зря…
– Да уж, – согласился Егор. – А у вас какое направление деятельности?
– Направление деятельности? – повторил американец, смакуя новое словосочетание. – Я – биолог.
– Мутантов изучать собирались?
– Да, мутантов. Это очень интересно.
– Не самая лучшая идея, – мрачно заключил Егор, вспоминая свидание с мимикримом.
– Я уже понял, – рассмеялся Вайс, но в смехе его слышалось больше страха, чем веселья.
