На пятый день карантина пронзительные крики стихли и попытки переправиться через канал прекратились. Поэтому квартал избежал прискорбной участи, не раз постигавшей его в прошлом, в чумные годы, и послужившей причиной для нынешнего его названия. На одиннадцатый день, когда карантин сняли и герцогские Упыри вошли в Горелище, чтобы оценить последствия эпидемии, из четырех сотен детей, насчитывавшихся там ранее, в живых остался лишь каждый восьмой. В борьбе за выживание они уже сбились в шайки и освоили азы жестокости, необходимые в жизни без взрослых.
Воровской наставник дождался, когда всех детей соберут и выведут из квартала, объятого зловещей тишиной.
Он щедро заплатил серебром за тридцать лучших из них и еще больше заплатил за молчание Упырям и стражникам, сопровождавшим детей. А потом повел своих новых подопечных – отощалых, вонючих, растерянных – в темный парной туман каморрской ночи, к старому кладбищу на Сумеречном холме.
Ламора был самым младшим и самым мелким из всех: мальчонка лет пяти-шести, живой скелетик, обтянутый грязной кожей. Наставник и брать-то его не собирался – малыш просто увязался за ними, словно так и надо. Старик, конечно, сразу заметил приблудыша, но в своей жизни он неоднократно убеждался, что любой незачумленный сиротка, даже самый мозглявый, – это подарок судьбы, от которого грех отказываться.
Дело было летом семьдесят седьмого года Гандоло – Отца удачи, бога торговли и звонкой монеты. Воровской наставник шел сквозь туманную ночь, ласково подгоняя детей, бредущих неровной вереницей.
Через каких-нибудь два года он будет чуть ли не на коленях умолять отца Цеппи, Безглазого священника, забрать у него маленького Ламору. И точить нож на случай, если священник откажется.
3
Безглазый священник поскреб щетинистый кадык:
– Не шутишь?
– Нисколько. – Воровской наставник залез во внутренний карман камзола, который пару лет назад можно было назвать просто потрепанным, и извлек кожаный кошелек, затянутый тонким кожаным шнурком. Кошелек был ржаво-красного цвета запекшейся крови. – Уже сходил к самому и получил разрешение. Перережу мальчишке глотку от уха до уха и скормлю рыбам.
– О боги… Экая душещипательная история. – Священник, с поразительными для слепца меткостью и проворством, ткнул Воровского наставника точно в грудину. – Нет уж, найди другого дурака, который согласится снять бремя с твоей совести и взвалить на себя.
– Да к черту совесть, Цеппи! Я о корысти толкую, твоей и моей. Оставить мальчишку у себя я не могу, вот и предлагаю тебе редкую возможность. Выгодную сделку.
– Если мальчишка шибко строптивый, почему бы не вбить в него немного ума-разума и не подождать, когда он дозреет до надлежащего продажного возраста?
– Исключено, Цеппи. У меня руки связаны. Я не могу просто взять и отколошматить гаденыша: нельзя допустить, чтобы остальные паршивцы узнали, что́ он… гм… отмочил. Если у кого-нибудь из них возникнет хоть малейшее желание сотворить то же самое… о боги!.. я навсегда утрачу влияние на них. Мне остается либо убить мальчишку сегодня же, либо продать сейчас же. Шиш с маслом или ничтожная прибыль. Угадай, что я выбираю?
– Мальчишка выкинул что-то такое, о чем ты даже обмолвиться не можешь при своих подопечных? – Цеппи потер лоб над повязкой и вздохнул. – Черт… Мне даже стало любопытно.
4
Старинная каморрская пословица гласит: ничто на свете не постоянно, кроме непостоянства человеческого. Всё и вся, кроме него, рано или поздно выходит из моды – даже такая полезная и нужная вещь, как холм, нашпигованный мертвецами.
Сумеречный холм был первым в истории Каморра кладбищем для знати, где бренные останки горожан, сытно питавшихся при жизни, покоились вне досягаемости соленых вод Железного моря. Однако со временем соотношение сил между соперничающими семьями камнерезов, гробовщиков и профессиональных гробоносцев изменилось, и постепенно на Сумеречном холме стали хоронить все меньше и меньше знатных господ, поскольку на расположенном неподалеку Шепотном холме предлагали больше места для более внушительных и помпезных памятников, пусть и за большее комиссионное вознаграждение. Войны, моровые поветрия и политические козни делали свое дело, и с течением десятилетий количество семей, ухаживавших за могилами на Сумеречном холме, неуклонно сокращалось. В конце концов единственными посетителями кладбища остались служители Азы Гийи, ночевавшие в гробницах в период своего ученичества, да бездомные сироты, поселившиеся в заброшенных, темных и пыльных склепах.
Воровской наставник (хотя тогда он, разумеется, таковым еще не был) волею случая оказался в одном из таких склепов в самые черные дни своей жизни, когда он представлял собой жалкое недоразумение – ибо как еще назовешь вора-карманника с девятью перебитыми пальцами?
Сперва он держался с сиротами полуугрожающе-полупросительно. Какая-то остаточная потребность во взрослом вожаке помешала детям убить пришлеца во сне. Он же, со своей стороны, неохотно начал объяснять им секреты своего ремесла.
По мере того как пальцы медленно заживали (правда, семь из них срослись плохо и навсегда остались кривыми, как надломленные сучки), он передавал все больше и больше своих порочных знаний маленьким оборванцам, прятавшимся вместе с ним от дождя и городской стражи. Число учеников постепенно увеличивалось, как и совокупный доход сообщества, и дети все шире расселялись по сырым каменным склепам старого кладбища.
В скором времени кривопалый карманник стал знаменитым Воровским наставником, а Сумеречный холм – царством, где он безраздельно властвовал.
Маленький Ламора со своими товарищами из Горелища впервые вступил в это царство спустя два десятка лет после его основания. Кладбище представляло собой обширное скопление неглубоких старых склепов, соединенных между собой сетью подземных тоннелей и галерей, чьи плотно утрамбованные стены были укреплены частыми опорами, похожими на ребра давно истлевших драконов. Исконных обитателей кладбища уже давно повытаскивали из гробниц и побросали в залив под покровом ночи, и ныне Сумеречный холм превратился в гигантский муравейник, населенный сиротами-воришками.
Вновь прибывшие дети вошли в темные недра самого верхнего мавзолея и двинулись по тоннелю с ребристыми стенами, освещенному серебряными огнями прохладных алхимических шаров. Маслянистые щупальца тумана обвивались вокруг щиколоток; из всех углов и закоулков выглядывали старожилы Сумеречного холма, с холодным любопытством рассматривая новичков. В спертом воздухе висел запах сырой земли и давно не мытых тел, каковой смрадный дух маленькие оборванцы из Горелища ощутимо усилили своим присутствием.
– Проходите! Проходите! – восклицал Наставник, потирая руки. – Отныне мой дом – ваш дом! Добро пожаловать! Всех нас здесь объединяет одно: все мы круглые сироты. Печально, что и говорить, но теперь у вас будет братьев и сестер сколько пожелаете и сухая земля над головой. Дом… семья.
Дети-старожилы вереницей устремились по тоннелю вслед за Наставником, на ходу задувая свои призрачные голубые свечи, и вскоре путь освещало лишь серебристое сияние настенных алхимических шаров.
