– Да… Миралинда. Так ее называет главный герой: «Ты моя истинная Миралинда…» И Витас так меня называл… Бабуля, что с тобой? Давай давление померим!
– Витас?.. Это тот мальчик из Литвы?
– Тот мальчик из Литвы, бабуль, который за время наших отношений успел стать мужем. Причем, что характерно, – не моим мужем. А совсем чужим мужем! Бабушка разволновалась так сильно, что Наташе пришлось оставить компьютер и заняться бабушкой. Она пыталась встать, размахивая руками, и лепетала:
– Наташенька, моя девочка! Почему? Почему он так тебя называл? Миралинда… Расскажи мне всю правду!!!
Наталья подошла к ней и заученными жестами быстро укутала ее в упавший на паркет плед, успокаивая ее:
– Это… Кто-то из его предков – эта Миралинда. Родоначальница, из первых Радзивиллов в их роду, какой-то там 14 век. Он ведь был из рода Радзивиллов. Собственно, поэтому мы расстались. Его мать желала только столь же родовитую невестку. Она приложила немало усилий, чтобы найти достойную. А не такую, как я! Обыкновенную москвичку!
Бабушка, чуть не плача, с дрожащими, как у обиженного ребенка, губами, спросила Наталью:
– И нашла?
Наташа и сама удивилась, что и теперь, сквозь столько лет, боль и горечь пронзили ее, как и тогда, много лет тому назад. И, глубоко вздохнув, она попыталась «погасить волну»:
– Бабуль, давай не надо! Знаешь – все это дела 14-го века, и это было так давно, что почти что неправда!
Но бабушка не желала закрывать тему:
– Девочка моя! Бедная моя! Я виновата! Вернее, не я, а то время! То время!!! Все всего боялись! И друг друга! Молчали и скрывали от детей, потом от внуков всю правду – кто они на самом деле! Нет, Наташенька, мне не нужна валерьянка! Не нужен тонометр! Убери! Принеси, скорее принеси ту коробку с нижней полки буфета. Помнишь? Она всегда со мной после всех переездов!
– Бабуля! Тебе плохо? Зачем тебе сейчас коробка со всеми счетами и рецептами за всю твою жизнь? Ну, очень старыми рецептами?!! Ну, не упрямься! Вот валерьянка!
Но бабушка упорствовала, точно какая-то сила вселилась в нее, и она продолжила:
– Наташенька! Скорее принеси ту коробку! Я обманывала тебя! Я вынуждена была обманывать тебя! Я говорила, что храню счета за свет и коммунальные платежи за всю жизнь и что там старые рецепты просто, чтобы никто, да и ты, туда не залезла. Ну, разве я зануда, чтобы… Я понимала, кому интересно копаться в старушечьих рецептах! Наташенька, принеси коробку! Я должна тебе показать! Поспеши, что-то мне нехорошо!
Наташа вышла из комнаты. Слышно было, что она что-то отодвигает. Хлопают и скрипят дверцы буфета. Ее бабушка схватилась за сердце и несколько раз с трудом глубоко вздохнула. Голос Наташи из другой комнаты несколько успокоил ее:
– Бабуль! Нашла! Господи, бабуль! Ну, вот твои «фамильные драгоценности» – старые рецепты – пожелтевшая макулатура!
– Выбрось этот хлам, Наташа! Подними, там внизу… В газете… Посмотри внизу подо всем… – командовала бабушка.
Наташа вбежала в комнату со стопкой старинных фото и каких-то документов, а главное – со старинным медальоном.
– Бабушка! Что это? Кто это? – прошептала Наташа.
Бабушка с нежностью протянула руки к этим фотографиям, старинным дагерротипам и, положив их себе на колени, протянула руки к медальону. Поцеловала его и приложила в щеке. Наташе на мгновение показалось, что она забыла о Наташе, словно улетев куда-то мысленно. Потом бабушка взяла медальон и открыла его. Там внутри был женский портрет, старинная миниатюра.
Было видно, как она счастлива видеть ее:
– Это она… она… Марыся… ангел, ах, фарфоровая Марыся Радзивилл… Прапрабабка твоя, Наташенька… тоже из рода тех Радзивиллов от 14 века. Мы от Миралинды, но мы – это другая ветвь… А эти фотографии, это их дагерротипы… это мои бабушки и прабабушки. Посмотри, Наташенька! А в этом медальоне дивная акварель Гау… Это она… она… Марыся… ангел, ах, фарфоровая Марыся Радзивилл… Прапрабабка твоя, Наташенька… тоже из рода тех Радзивиллов от 14 века, но мы – это другая ветвь… Мы от Миралинды. Даже представить не могла, мечтать не смела, что когда-то смогу произнести это вслух. Мы срослись с нашим страхом навредить словом – сначала своим детям, а потом и внукам. Да, девочка моя! Ведь мы были после революции «лишенцами»! Без права на образование и работу!
Наташа, с изумлением рассматривая эти свидетельства времени, почти машинально обронила:
– Да, ты рассказывала, как квартиру твоего отца… заселили… отца расстреляли.
Бабушка поправила ее:
– Это называлось «уплотнили». Мама тогда чудом защитила туалет. Пролетарии, заселившие нашу квартиру в Аптекарском переулке, уже успели выломать ванную комнату… так молниеносно! Толпа – с воем по паркету, с ломами, с топорами, с таким улюлюканьем! Все мигом размолотили, а потом ринулись и туалет выбивать! И это на втором этаже недалеко от центра Москвы! В Аптекарском переулке! А вот фотография – мама! Моя мама, вот ее фото! Всегда элегантная, в корсете! И по-радзивилловски фарфоровая, хрупкая… Встала, раскинув руки, как придорожный крест, у них, таких страшных, озверевших, на пути… у входа в туалет. Мама, как на картине Делакруа «Свобода на баррикадах», помнишь: отчаянно, но твердо выкрикнула им всем: «Не пущу, уроды!» А они орали ей: «Нечего тут барство разводить! «До витру» ходить будем!» Но, представь себе, – отступили! Потом сами рады были… А так страшно было, и за мамочку, и мне, маленькой, а я думала – зарубят они нас! Тогда и такое, и не такое бывало! Так и жили мы в той коммуналке, без ванны. Пока потом на Маяковку – в другую коммуналку не переехали. – Тут бабушка словно спохватилась: – Ах! Да о чем я – туалеты, ванны! Прости, Наташенька! Это я от волнения, Наташенька! Не то, совсем не то! Я хочу сказать, что ты и только ты настоящая невеста этому Виктору. И его мама так обрадуется, что ты из такого именитого рода! Напиши ему! Напиши всю правду: о том, что ты из рода Радзивиллов, и что мы иная ветвь от самой Миралинды… Напиши так: «Дорогой Витя!»… Нет, лучше так: «Уважаемый Виктор!»… Нет…
Наташа просто расплакалась, нелепо и беспомощно взмахивая рукой: ей было и себя жалко, и бабушку, одергивать ее тоже было жестоко:
– Витас… Ба! Его звали Витас! Не надо, ба! Нет, не надо! Пожалей меня! Двадцать пять лет прошло!
Бабушка, целовавшая в этот момент медальон с миниатюрным портретом Марыси Радзивилл, акварель работы дивного Гау, вдруг словно осознала происходящее, растерянно опустив руки с медальоном, произнесла:
– Двадцать пять? Четверть века… Двадцать пять долгих лет!
Наташа тихо плакала, сидя на полу у ног бабушки среди разбросанных старинных документов и фотографий. В комнате светился только экран дисплея. На нем фото модератора сайта сценаристов и данного конкурса «Триллер» – Вдова братьев Гримм с текстом, адресованным Миралинде.
14. Вдова братьев Гримм
Вдова братьев Гримм, как всегда, нагруженная какими-то аксессуарами для съемок, – старинные веера, бутафорский головной убор типа древнеегипетских фараоновских, полосатых или нечто, напоминающее то, что украшало изящную головку Нефертити, сломанный граммофон, сумасшедшего анилинового цвета боа, для удобства обмотанное вокруг ее шеи, «чтобы руки не занимать». И всякая всячина для антуража, которую она суетливо засовывала в багажник машины. А что не умещалось в салон машины, за рулем которой сидел Геннадий, она засовывала в багажник, утрамбовывая и уминая вещи так, словно никогда в жизни больше не надеялась ими воспользоваться. Обычная рабочая погрузка, которая за многие годы ее проживания в этом доме давно перестала удивлять соседей, давно усвоивших: «Художница, с нее и не такое станется…»
