– Наконец-то я смогу узнать, куда меня занесло! – обрадовался он, начиная снижаться.
Увидев летящего человека с крыльями, скрипящими на ветру, женщина, прижимая к себе детишек, в ужасе закричала и замахала на него руками. В довершение всего верблюд от страха шарахался и плевался в его сторону.
Но Поэт всё же приземлился. Отвязав крылья, подбежал к ним, дружелюбно протянув им корзину. Конечно, те цветы, что ещё оставались в ней, увяли, но всё же они очень обрадовали верблюда и его хозяйку. Еще бы! Лучшего корма уставшему верблюду здесь, в пустыне, не найти. Даже увядшие цветы любви, – это не сухие колючки!
Сгустившаяся ночная тьма принесла прохладу. Вместе с детишками разобрал Поэт свои стихо-крылья и разжег из них хороший костер. Пощелкивая искорками, взлетая к звездам, горели и его стихи, и сухие ветви, из которых были сделаны крылья, и вонзившиеся в них стрелы. Погрустив ещё немного и помянув недобрым словом Судьбу-злодейку, он спросил женщину о том, где же он оказался. Она закурила трубку. И то жестами, то рисуя на песке, сумела объяснить, что она вдова и вот уже седьмой день идет с детишками на праздник совершеннолетия дочери султана, который начнется утром. Как только рассвело, она разбудила спящих в шатре детишек. Поэт помог ей сложить шатер и погрузить его на верблюда, усадив туда же её детей. Так они и двинулись в путь.
Приближаясь к дворцу, они услышали праздничную восточную музыку. Там, на дворцовой площади, праздник звучал, гремел, пестрел. Звенел и смехом, и песнями. Благоухал манящими ароматами угощений, цветов и фруктов. Четверо слуг только что вынесли в украшенном цветами паланкине дочь султана. Народ ликовал, приветствуя Прекраснейшую из Прекрасных. Одно печалило Поэта. Увидеть красоту дочери султана, сидящей в зашторенном паланкине, да еще и сокрытой под расшитой узорами чадрой, было совершенно невозможно. Разочарованный и опечаленный, стоял он у стены. Но вдруг в тот самый момент, когда сверкающий на солнце расшитый золотом и драгоценностями паланкин с дочерью султана оказался рядом с Поэтом, налетел бог весть откуда сильный ветер. Этот ветер взметал чёрные клубы пыли и вскоре превратился в смерч. Слуги в ужасе разбежались, непочтительно бросив паланкин прямо на землю. Праздник превратился в панику. Все вокруг метались в поисках укрытия. Небо почернело. Крупный град так и сыпался с неба. В этом нежданном кошмаре и посчастливилось Поэту увидеть дочь султана. Она легкой газелью выпрыгнула из брошенного слугами паланкина, занавески которого ураганом разметало в разные стороны. Находиться на площади стало опасно. Дождь и град хлестали с невиданной силой. Мощные порывы ветра поднимали в воздух людей. Поэт размотал канат, что остался от прошлого полета, обмотал им и дочь султана, и женщину с её детишками, и привязал их между витых колонн дворца султана. Места хватило и для верблюда. Потом он укрыл всех шатром. А ураган побушевал еще какое-то время и угомонился так же внезапно, как и налетел. Люди вокруг приходили в себя, подсчитывая удары и ушибы. От праздника, который только что царил здесь, не осталось и следа. Кругом лишь стоны и разорение.
Убедившись, что опасность миновала, Поэт развязал канат и сдернул шатер.
Дочь султана была чуть жива от пережитого. Поэт, сраженный её красотой, едва успел полюбоваться ею, как подбежали слуги и усадили её в другой, сухой и тоже невероятно украшенный паланкин. И унесли её во дворец.
А Поэт смотрел ей вслед, и в его душе уже слагались строки новых стихов, полных восхищения её красотой. Его окликала спутница. Кричали и тормошили Поэта пятеро её кучерявых ребятишек, но он, улетевший далеко в своих грезах, ничего не слышал.
Но… Казалось, сама Удача обратила к ним ко всем свое полное милости лицо.
Сам султан пригласил его и его спутницу вместе с детьми во дворец, чтобы отблагодарить спасителя его дочери. Во дворце их ждал торжественный прием. Его спутницу взяли в прислуги во дворец. Даже её верблюда было решено держать в султанской конюшне. А он, Поэт, был произведен в придворные поэты.
Поэт был очень рад, что всем нашлось место. И что эта добрая женщина, и её детишки, и даже верблюд отлично устроены в этой нелегкой жизни.
Но по традициям восточного дворца дочь султана вела уединенный образ жизни на женской половине дворца.
Поэт метался. Как!!! Как открыть свое сердце прекраснейшей из прекрасных, как подарить ей ту поэзию, что озарена её красотой? Столько поэм и гимнов, воспевающих её красоту, бушевало в его сердце с того дня, как он увидел её. И, как всегда в печали, он сетовал на Судьбу-злодейку.
И вот что пришло ему в голову. Как-то раз, перебирая свои рукописи, он придумал, почти изобрел, удивительный, не то летательный, не то стреляющий аппарат. Из ставшего ненужным шатра своей приятельницы он сделал воздушный шар. Прикрепил к нему корзину. В корзине воздушного шара установил устройство для метания особо крупных ядер. А вместо ядра кувшин, который он наполнил множеством стихов, пропитанных восточными ароматами, смешанных с лепестками роз.
На рассвете Поэт поднялся на воздушном шаре над балконом той, что наполнила собой, сама того не ведая, мир его поэзии. Потом он выстрелил так ловко, что вылетевший кувшин разбился о стену так, что весь балкон оказался усеян лепестками роз и его стихами.
Но… опять неудача! Вместо желаемого впечатления – только переполох. Вопли о покушении на жизнь дочери султана разрушили негу раннего утра.
Горько сетуя на Судьбу и искренно сожалея не только о невозможности объясниться с той, что невольно разбила его сердце, но и о том, что оказался лишенным возможности по-доброму попрощаться со своей приятельницей, о нежных чувствах которой он, конечно, догадывался. Но как далека была она от поэтического идеала. Он вспоминал и её огрубевшие от работы руки, и нелепую привычку курить трубку, внимательно слушая его, не понимая ни слова на его родном языке. И её обветренное от работы на палящем солнце доброе лицо. И пятерых смуглых, крикливых, но, конечно, славных малышей. Вот если бы она не курила. Если бы кожа её была бы белее, а нос покороче или что-то ещё недостающее, о чём он вскоре забыл. Потому что заснул, пока улетал всё дальше и дальше от дворца султана.
И так он всё летел и летел по воле то одного, то другого ветра, сетуя и сетуя на Судьбу. Очнулся он где-то далеко в Африке. И здесь Судьба приготовила для него новое испытание. Там, в Африке, Поэт влюбился в царевну, дочь вождя неизвестного африканского племени. Он слагал оды и гимны, воспевающие её красоту. Но на сей раз: ни бумаги, ни пера, ни чернил у Поэта не было. Чтобы прочесть ей свои стихи, в надежде очаровать прелестную царевну-дикарку, он приручил больше сотни попугаев. Долго он учил их громко произносить слова его стихов. Поэтому в один прекрасный, а вернее, злосчастный день Поэт собрал всех прирученных им попугаев. А чтобы они не разлетелись, привязал к их лапкам верёвочки, концы которых он крепко держал в своих руках. Более сотни попугаев загалдели разом, выкрикивая имя очаровавшей Поэта прелестницы. Поднялся такой галдеж, что различить в нём слова его поэм было невозможно.
Всё племя с вождём во главе пришло в ярость. И сам вождь, и его юная дочь, и их соплеменники вместо поэтических восторгов схватили стрелы, колья, дубинки и страшно закричали:
