– Рылом светить, – повторил Илюшин, заворожённый этим образом.
– Фейсом торговать, – расшифровал Никита. – Лампочкой Ильича работать. Чтобы все его видели! Чтобы у каждого дворника на слуху! А тут приходит Богданчик и заносит больше бабла. Муриеву – что?
– Что?
– Краник прикрывают. Шиш ему, а не звон венчальных колоколов.
Поймав непонимающие взгляды, Никита снисходительно пояснил:
– Песня у него заглавная с нового альбома. «Звон венчальных колоколов». Считай, рекламу зарубили на корню.
– Так скандал же будет, – вмешался Бабкин. – Если звон прикрутить.
Никита покачал головой.
– С радийщиками ссориться себе дороже. Ты Кацману лишнего ляпнешь, а потом облизывай его со всех сторон, чтобы тебя к ротации пустили. Желающих-то знаешь сколько!
– Кстати, – Илюшин щелкнул пальцами, словно только что вспомнил. – А какие у тебя отношения с Кацманом?
Никита Вороной и глазом не моргнул. Ухмыльнулся только понимающе:
– А, это ты о намеках Джоника! В небо он попал. И не пальцем, а… Я не по этой части. У меня и жена есть!
«Жена и у Джоника есть, – чуть было не сказал Бабкин. – Нынче ее наличие ни о чем не говорит».
– Да и вообще мне бабы нравятся, – разоткровенничался Никита. – Я в юности до них жадный был – страх! Чтобы блондинка, глазки быстрые, губки пухленькие… – Он вытянул губы уточкой. – Ух, люблю таких!
Он хлопнул себя по коленке.
«А жена-то у тебя, однако, брюнетка».
– Как ты с ним познакомился?
– Со Стасом-то? Да на тусе какой-то, уж не помню. Он мужик с пониманием, хоть и пройдоха тот еще. Ну да они все такие.
– Кто – они?
– Кацманы, – простодушно пояснил Никита. – Зинберги эти, Рабиновичи…
Тут он спохватился, что сболтнул лишнего, и уставился на Илюшина взглядом, который должен был изображать ум и хитрость. На практике это выглядело, однако, иллюстрацией к выражению о баране и новых воротах.
– Ты только Стасу не вздумай пересказывать, о чем я тут с вами откровенничаю, – предупредил Никита. – Чтобы все, типа, между нами. Иначе…
– Полная конфиденциальность гарантирована, – успокоил его Макар.
– Чего?
– Расслабься, говорю. Считай, тайна исповеди.
– Ну, священник-то из тебя фиговый! – заржал Вороной. – Слышь, мужик, а ты ведь тот еще ходок! Верно? А я сразу понял! Я своих издалека чую!
Илюшин скромно потупился.
– А с Решетниковым давно друг друга знаете?
– Каким Решетниковым? – озадачился Никита. – А-а, с Андрюхой. Давненько. Он ведь сначала у Олеськи трудился. За связи с общественностью отвечал.
На слове «связи» Вороной двусмысленно ухмыльнулся.
– У Гагариной?
– Ага. Потом еще к кому-то перетек, я уж не помню. Мирок-то наш тесный, хорошие люди на вес золота.
– А Решетников хороший человек? – серьезно спросил Макар.
Никита усмехнулся.
– У нас ведь как: не ворует – значит, хороший. Честный он, вроде. Ты про бывшего Кармелитиного мужа слышал?
– Знаю, что он ее обокрал.
– Как курицу ощипал, в натуре. Если самый близкий человек с тобой такое проделывает, что от чужих ждать! Вот поэтому те, кто тебя не обманет, у нас всегда в цене.
– Ты с ним спал? – светски поинтересовался Макар.
Никита выпучил глаза.
– С кем? С Андрюхой, что ли? Ну, ты даешь! То про Кацмана туфту прогонишь, то про Решетникова… Я же тебе сказал, что не по этой части.
Вороной начал раздувать щеки, ноздри и явно готовился перейти от обиды к стадии «ты меня за кого принимаешь?»
– Слушай, мне вот еще что непонятно, – быстро переменил тему Илюшин. – Если Муриев проплатил ротацию, а Грегорович и в самом деле договорился, чтобы ее отменили, почему не было скандала? Разве директор радиостанции не несет ответственности перед тем, кто заказал эфирное время для своих песен?
Никита широко усмехнулся. Бриллиант сверкнул в зубе.
– Кацман что-нибудь наплел Муриеву в свое оправдание, тот и проглотил. Это как на пиру у царя: нравится, не нравится – ешь, моя красавица. Меня как-то раз супом из медвежатины кормили, у губернатора одного. Эх и гадость! – Никита выразительно скривился. – Но я же, типа, настоящий мужик! Как я откажусь? Да и губернатор этот суп наворачивает так, что щеки трещат. Пришлось есть…
Он вздохнул.
– Тяжело вам, артистам! – проникновенно сказал Илюшин.
– А в другой раз пришлось торт лопать, – пожаловался Вороной. – На свадьбе выступал. Как меня там чествовали, эх! Круче, чем жениха с невестой. Любит меня народ русский! Габрелян, кстати, была фамилия новобрачного. Знаешь такого?
– Директор «Нефтин-инвеста»?
– Он. Сам понимаешь, на свадьбе у сына такого человека от угощений морду не воротят! Поднесли они мне вот такенный кусок торта на тарелке! Смотрю на эти цветы сахарные и чувствую: вот-вот стошнит. Не люблю я сладости! Как боролся с собой, как страдал! Но ел.
– Героический ты человек, Никита! – одобрил Макар.
«Илюшин, заткнись! – мысленно взмолился Бабкин. – Ну не полный же он идиот! Почувствует твою издевку – и прости-прощай разговоры по душам».
– А еще был случай…
Вороной ударился в воспоминания. Сергей сначала слушал с интересом, затем приуныл. Он пытался было переключить внимание Никиты на расследование, но Вороной нашел в Илюшине понимающую душу и теперь с удовольствием изливал свою собственную. Бабкин с Макаром выслушали подробное перечисление всех тех гадостей, которыми пичкали несчастного певца. В изложении Никиты его творческая жизнь в основном сводилась к принудительному кормлению.
Закончив повесть о своих страданиях, Вороной тяжело вздохнул, поднялся и без разрешения откупорил бутылку коньяка. Илюшин с Бабкиным молча смотрели. «Бульк-бульк-бульк!» – сказал коньяк, встречаясь с бокалом.
– Эх, помянем Джоника! – с чувством сказал Никита. – Хороший был певец, хоть и говнюк! Не чокаясь, парни.
Парни, сидевшие с пустыми руками, переглянулись. Вороной крякнул, осушил бокал и некоторое время стоял, прикрыв глаза, с таким выражением лица, словно языком облизывал изнутри щеки.
Когда же Никита поднял веки, взгляд у него был на удивление ясный.
– К Вите Бантышеву тебе присмотреться надо, – сказал он, глядя между Макаром и Сергеем, словно там сидел кто-то третий. – У всех нас грешки есть. Если их вывалить на всеобщее обозрение, каждому будет паршиво. Но Витьке, если про него правду Джоник болтал…
Никита замолчал на полуслове. Моргнул, внезапно расплылся в бессмысленной улыбке, чмокнул кончики пальцев, послал сыщикам воздушный поцелуй – и, шатаясь, пошёл прочь из комнаты.
