Женщина в кресле укоризненно погрозила пальцем.
– Ай-яй-яй! Ты, дурочка моя, говори да не заговаривайся. Иначе найдут тебя подавившейся собственным языком. Я такое умею. Веришь?
– Не верю, – сказала Ася.
Сунула телефон в чехол, висящий на шее, и забралась на подоконник.
– Зачем он тебе? – донеслось вслед.
– Хозяину верну, – сказала Ася, не оборачиваясь.
Глуховатый смешок.
– Я не про сотовый, а про Бантышева, тупица.
Ася молча уцепилась за стену и полезла наружу.
Вернувшись в свою комнату, она торопливо вытащила добычу. Руки чесались сделать это сразу, едва только он оказался у нее, но мешала Кармелита.
Ася проверила список контактов.
На это ушло почти полчаса. Казалось, имена никогда не кончатся! И ладно бы только имена! Но и фамилии, уменьшительно-ласкательные прозвища, клички вроде «Мыська» или даже «Буренок», буквы с цифрами, лишенные видимого смысла… Если здесь и зашифрован нужный ей номер, найти его невозможно.
Значит, придется снова повторить подвиг разведчика.
На этот раз путь по стене дался ей легче. Только комары внезапно оживились и атаковали ее со всех сторон. «Волдыри будут!» – с отчаянием думала Ася, пытаясь ускорить шаг и в то же время не свалиться с карниза.
Десять минут спустя она стояла на карнизе перед темным окном и напряженно вглядывалась сквозь стекло. В нем отражалась луна, прожектором светившая в спину девушки. Как беглому преступнику.
На кровати лежал человек, накрывшись с головой одеялом. Как ни напрягала Катунцева зрение, понять, кто это, она не могла.
«Если я ошиблась в расчетах, все накроется».
Ася глубоко вдохнула, сжала кулак и постучала в стекло.
2
Андрей Решетников выглядел сосредоточенным. Не расслабленным, как Никита Вороной, не жизнерадостным, как Олеся Гагарина, а крайне собранным. Точно лучник, готовящийся выпустить стрелу в цель. Он слышит голоса тех, кто рядом, видит их боковым зрением. Но весь устремлен туда, где желтеет круг мишени.
Сергей Бабкин удивился. За ужином он увидел мальчика-мажора, расхлябанного тусовочного парнишку, обаятельного и пустого. Такие блистательно умеют пустить пыль в глаза, создав иллюзию богатой внутренней жизни. У них в запасе всегда есть история душевных страданий, четыре-пять подходящих случаю цитат из Бегбедера и, на всякий случай, Кьеркегора (чтобы собеседник понимал, что перед ним неординарный ум), а также мужественная улыбка, пронизанная горечью. Умение улыбаться подобным образом убеждает окружающих, что им попался человек, глубоко разбирающийся в людях и в жизни. Хотя вообще-то он всего лишь долго тренировался перед зеркалом.
К Решетникову у Сергея были свои счеты. Этот голубоглазый мерзавец забрался в сундук и прикинулся дохлым, как сушеный майский жук.
Шутники, елы-палы.
– У меня нет алиби, – сухо сообщил Андрей Решетников. – Вы это хотели узнать?
– Ты убил Джоника? – тут же спросил Макар.
Решетников не отреагировал, и это было странно. Сидел, отрешенно глядя перед собой, слегка сведя брови. Точно стал жертвой внезапной амнезии и теперь гадает: убивал? не убивал?
– Нет. Не я.
– А кто? – доброжелательно поинтересовался Илюшин.
– Я должен знать? – так же сухо осведомился Решетников.
– Не должен. Но знаешь.
Быстрый скользящий взгляд, кажется, с оттенком тревоги. Пальцы, лежащие на подлокотнике, дернулись.
– Промашечка. Я знаю только, что мой друг мертв.
– Что-то не наблюдаю особой скорби! – не удержался Сергей.
– Я должен руки заламывать и биться головой об стену? Не в моем стиле.
«Вот поганец. Не в его стиле».
Бабкин даже не мог определиться, какая из двух ипостасей этого лягушонка – расслабленная или сосредоточенная – ему не нравится сильнее.
– Зачем из комнаты удрал?
Парень пожал плечами. Каждое движение у него выглядело так, словно Решетникова снимают для канала «Лица эпохи» и он об этом знает.
– Хотел побыть на том месте, где…
Он замялся. На миг сквозь маску проступили и боль, и страх, и смятение… Обнажение было коротким, но его заметили и Бабкин, и Илюшин.
– Ты сказал, у тебя алиби нет, – вступил Макар. – Вороные утверждают…
– Они врут.
Илюшин осекся. Сказано было со спокойной, уверенной ненавистью.
– Насчет чего они врут? – осторожно спросил он.
– Насчет бильярдной. Они ведь это рассказали, да? Якобы пришли, Никита сыграл со мной партию… Ничего подобного не было. Заглянули на две секунды, скорчили рожи и свалили.
Услышав о «скорчили рожи», Бабкин сразу понял, что рожа была одна. Он живо представил Анжелу, морщащую острый носик. Никита наверняка просто стоял рядом, покачиваясь, и ждал, что решит любимая супруга. Даст ли команду «можно» или дернет поводок: фу, Никита, нельзя! брось гадость!
– Куда свалили?
– Без понятия. Потом прискакала Вороная, вся на измене, и стала упрашивать, чтобы я подтвердил, будто они со мной были двадцать минут.
– И ты согласился, – утвердительно сказал Илюшин. – А потом передумал. Что-то случилось в промежутке, что заставило тебя изменить решение?
Решетников озадачено взглянул на него.
– Случилось? О чем ты? А, дошло!
Он даже ухмыльнулся.
– Думаешь, я вначале согласился, потому что эта сука меня уговорила? Я согласился, потому что мне было пофиг. Вообще пофиг. Хотела она услышать «да» – я сказал «да».
Илюшин понял. Он прямо увидел, как Анжела, едва сдерживая истерику, налетает на Решетникова и требует, требует, требует! Чтобы он соврал, чтобы он подтвердил, чтобы он запомнил то, что она сейчас ему скажет. «Это крайне важно, Андрюша!» Может быть, она даже щелкает пальцами, чтобы привлечь его внимание. Решетников кажется ей преступно рассеянным. Как можно смотреть в сторону, когда речь идет о ней и ее муже!
Когда он выслушивает ее и кивает, она тут же успокаивается.
Покровительственно хлопает его по плечу. Решетников дергается. Анжела этого не замечает.
Ей и в страшном сне не может привидеться, что для Решетникова согласие – это высшая форма выражения презрения. Он даже не снисходит до того, чтобы спорить или сказать «нет». Отказ – всегда затрата ресурсов, а Андрей не собирается тратить на эту женщину ни лишних слов, ни лишней минуты. Он готов пожертвовать лишь безразличным кивком.
Который Анжела принимает за покорность.
– Ты знаешь, где они были на самом деле?
– Без понятия. Да мне пофиг.
