Чем дольше Илюшин наблюдал за Андреем Решетниковым, тем сильнее в нем крепла уверенность, что парень присутствует с ними лишь физически, мысленно же – даже не наполовину, в лучшем случае – на одну десятую. И только лишь затем, чтобы относительно контролировать происходящее. Все его мысли сосредоточены вокруг чего-то другого.
Переживает таким образом смерть партнера?
Напряженно соображает, где он мог наследить, когда убивал Баширова в оранжерее?
Макар знал, что от людей, подобных Решетникову, можно ждать как благородных, так и крайне неблаговидных поступков. Нельзя сказать заранее, куда качнется маятник под влиянием обстоятельств. Иногда кажется, будто внутренний стержень у них отсутствует начисто. Вместо него – наружный хитон повышенной приспособляемости к внешним условиям.
Илюшин засыпал парня вопросами. Андрей не уклонялся от ответов, но пользы от них не было ни на грош. По его утверждению, после розыгрыша с сундуком он бессмысленно пошатался по дому, отчаянно скучая, потом забрел в бильярдную и провел там блаженные полчаса, катая шары и ни о чем не думая. Потом отправился искать хоть кого-нибудь, с кем можно было бы сыграть партию, и крики привели его к оранжерее.
Бабкин был уверен, что на вопрос о возможном убийце Андрюша ответит отрицательно. Но парень второй раз его удивил.
– Медведкина.
– Почему она?
– Вот он знает, – Решетников кивнул на Сергея.
– В том смысле, что он бы тоже ее убил? – понимающе спросил язва Илюшин. – Из-за сундука?
– Какого еще сундука? А-а, розыгрыша.
Казалось, именно этой части истории Решетников не придает ни малейшего значения.
– Кто, кстати, придумал вышутить телохранителя? – спросил Макар.
Андрей пожал плечами.
– Кажется, Татьяна и придумала. Не подвернулся бы этот, – он пренебрежительно кивнул на помрачневшего Бабкина, – попробовала бы разыграть кого-нибудь другого. Фанатку Бантышева, допустим. Новое лицо, свежая кровь. Чем здесь еще развлечься!
Решетников осекся. В свете гибели Джоника слова о свежей крови и развлечениях прозвучали дико.
Несколько секунд Макар молча смотрел на него. Андрей Решетников не выдержал его взгляда и отвел глаза.
Сфера постоянно таяла, вот в чем беда. Помимо борьбы с тем, что мучило его каждую секунду, Решетников тратил силы на ее восстановление. Кое-где она начинала мутнеть, и он пугался: ни с чем подобным раньше сталкиваться не приходилось. А сфера сейчас абсолютно необходима. Он должен скрыть свои мысли, чтобы защитить того, кто убил Джоника. Андрей уже сделал кое-что. Но этого недостаточно.
Создавать сферу он научился в четырнадцать лет. Отец, доктор физико-математических наук, интеллектуал и умница, обожаемый студентами за едкий юмор, находил удовольствие в том, чтобы тиранить сына-подростка. Начиналось всегда с маленькой насмешки. Стоило Андрею не выключить свет в ванной, как отец возникал за спиной с понимающей улыбкой на губах. Такой тонкой, будто Решетников-младший только что изысканно пошутил.
– Конечно, не гаси свет, Андрюшенька, – ласково говорил отец. – Электричество ведь у нас бесплатное, правда?
Андрей с виноватым видом шагал к выключателю.
– Зачем тебе думать о том, как даются деньги родителям? – продолжал отец. – Ты и без этого знания прекрасно существуешь. Как амеба. Никаких лишних мыслей!
– Много ты знаешь о моих мыслях! – не выдерживал Андрей.
– Ах, у тебя они все же есть! – удивлялся доктор физико-математических наук. – Зачем же ты их столь тщательно скрываешь от широкой общественности, сын мой? Поделись с нами, нищими умом!
Из своей комнаты выбиралась младшая сестра – насладиться представлением. Следовала за отцом, удовлетворенно хихикая. С ней доктор физико-математических наук подобных бесед никогда не вел.
Мать несмело улыбалась в дверях кухни. Она смутно догадывалась, что когда смеются все, кроме одного, это неправильное веселье. Но роль ее в семействе Решетниковых сводилась к своевременному обслуживанию мужа во всех бытовых сферах и лишь изредка – в сексуальной. Плотские потребности Решетников-старший предпочитал удовлетворять с помощью хорошеньких старшекурсниц.
– О деньгах ты не знаешь, – перечислял отец. – О взаимосвязи выключателя с работой лампочки не осведомлен. Возможно, твоя голова полна размышлениями о физике электрических зарядов?
Сестра уже протягивала ему дневник Андрея. Где среди худощавых четверок выделялась, как повариха среди балерин, жирная тройка по физике.
– Положи на место!
Но было поздно. Отец, сокрушенно поджав губы, вперивал взгляд в грудастую, как сама физичка Ирина Давыдовна, тройку.
И принимался за дело уже всерьез. С губ его сочился яд и стекал на изъязвленную кожу сына, заставляя того корчиться от боли. «Ты глуп! – слышал тот в шипении испаряющихся капель. – Ты ничтожество. У тебя нет друзей. Девушка, которая тебе нравится, предпочла другого. И это закономерно. Выбрать тебя, сутулого неудачника, может лишь такое же унылое серое существо. Плесень, не способная даже на то, чтобы запомнить: свет в ванной нужно за собой выключать!»
Голоса Решетников-старший никогда не повышал. Он считал недопустимым кричать на детей.
Подобные сцены повторялись пару раз в месяц. Если Андрей пытался огрызаться, отец с наслаждением размазывал его, как масло по бутерброду, острым лезвием своего сарказма. Если угрюмо молчал, яд беспрепятственно проникал в него и разъедал изнутри. «Я никто. Ошибка природы». Утром он вставал с посеревшим лицом, и его тошнило от самого себя.
Однажды, не зная, в какую нору спрятаться от боли, чувствуя, что вот-вот разрыдается, к восторгу сестры и отца (последний в таких случаях с выражением цитировал Ильфа и Петрова: «Вам, предводитель, уже пора лечиться электричеством!»), он неожиданно для самого себя вдруг представил, как выкатившаяся из его глаза слеза разбухает и разрастается. А он, Андрей, оказывается внутри нее. Слеза приняла форму шара и застыла, встав прозрачным щитом между ним и всеми остальными.
Андрей видел ее легкое сияние. Кое-где сфера переливалась радужным. Он знал, что она твердая и в то же время упругая, и что разбить ее невозможно.
Иллюзия, с одной стороны, была плодом его фантазии. С другой, родилась и существовала сама по себе. Этой ее двойственности Андрей понять не мог, да и не слишком задумывался, целиком поглощенный открывшейся ему удивительной особенностью.
Сквозь сферу не проникали слова отца.
Андрей по-прежнему слышал их, но как бы приглушенными, издалека. Капли злобы, соприкасаясь с поверхностью его сферы, теряли силу. Яд испарялся из них, и они бессильно скатывались вниз, точно дождевые потоки по закрытому окну.
Широко распахнув глаза, он смотрел на отца. Тот шевелил губами, насмешливо улыбаясь. И вдруг Андрей первый раз подумал, какое злое и глупое выражение лица у великолепного Сергея Алексеевича. Решетников-старший напоминал сома, проповедующего внутри аквариума и убежденного, что тысячи рыб почтительно вслушиваются в его речь. Хотя всех обитателей аквариума – только лягушка да смирная черепаха, ни слова не понимающая из его бульканья.
