Восемью годами ранее, когда ему только исполнилось тридцать два и он работал хирургом в Чикагской окружной больнице, Мерфи с невиданной резкостью потребовал проведения ранней операции на воспаленной слепой кишке и тем самым посягнул на незыблемое правило, согласно которому лечение аппендицита было прерогативой терапевтов. «Древние ископаемые», как Мерфи в открытую называл прежние поколения врачей, все как один ополчились против него. Но он делал решительные шаги в своей области и, за короткое время проведя двести операций, доказал, что удаление червеобразного отростка при самых первых признаках воспаления стабильно ведет к полному излечению.
Мерфи был сыном ирландского беженца, который вынужден был покинуть родину из-за голода и нищеты, чтобы обосноваться на ферме в предместьях Аплтона, где он также влачил жалкое существование. Вся его юность – самого младшего из пятерых детей – прошла в бедности, но его мать, от которой не ускользнуло его дарование, хотела, чтобы он твердо помнил о своей жизненной цели: заработать денег и оставить бедность так далеко позади, что она уже никогда не смогла бы его снова настигнуть. Еще помощником в аптеке Льюиса в Аплтоне и преходящим учеником аплтонского врача Рейли он понял, что медицина и хирургия – это невозделанная почва науки. Обучение в Раш Медикал Колледж в Чикаго обходилось в шестьдесят пять долларов в год, и мать находила эти деньги. На лекциях моего друга Кристиана Фенгера, который из Европы в Чикаго принес учение о патологической анатомии, подтолкнувшее развитие диагностики и хирургического лечения, он осознал, что должен отправиться в Европу и овладеть теоретическими и практическими основами, чтобы привлечь всеобщее внимание к своей научной работе. И снова мать достала кожаный мешочек с деньгами из укромного тайника их убогого деревянного дома и пожертвовала Мерфи все семейные сбережения. Он учился у Бильрота в Вене, Шредера в Берлине, Арнольда в Гейдельберге. Он не видел ничего кроме работы и сна, никаких развлечений и удовольствий. В 1884 году в Чикаго он открыл собственную практику. У него не было средств или состоятельных пациентов, но на заре американской хирургии его вескими аргументами были европейская выучка, навыки выдающегося стратега, блеск в глазах, возникавший при первой же мысли о будущих открытиях, и талант рекламного агента. Я познакомился с ним после его «достижения» в области хирургии слепой кишки: это был человек среднего роста с рыжими волосами и бородой, в котором уникальным образом переплелись страсть, мощь, ум, сознание того, что его призвание – хирургия, и жажда славы и богатства. Он заметно выдавался из общей людской массы. Его прозвище – «Красный буревестник» – он заслужил по праву. Он был изобретателем так называемой «пуговицы Мерфи», которую вскоре можно было найти во всех крупнейших операционных мира, поскольку с ее помощью сшивать рассеченные во время операции участки кишки было значительно проще. Мерфи пригласили выступить на одиннадцатом Международном Медицинском конгрессе в Риме, где наряду с Кохом, Макивеном и Микуличем он был избран почетным председателем. Наконец, он приехал в Берлин по приглашению Немецкого медицинского общества, где был принят в его почетные члены. За этим последовали нападки со стороны его коллег, обвинявших его в «погоне за славой». С тех пор в их отношении ничего не изменилось. Именно поэтому безудержная овация, которой наградили Мерфи в Денвере, показалась мне верным знаком того, что его достижение носило отнюдь не заурядный характер.
Войны девятнадцатого века оставили на груди их участников немало смертельных ранений, которые не могли не стать стимулом для зарождения новых методов в хирургии органов грудной полости. Но все пострадавшие были вверены самой природе, и только время от времени врачи предпринимали попытки спасти легкие, наспех зашивая раны или уговаривая покалеченного перевернуться на живот. С легочными раневыми инфекциями было довольно безжалостно покончено при помощи кровопускания еще в 1871 году. Проблема же серьезных заболеваний грудной полости, действительно требовавших внимания хирургов, оставалась нерешенной. Никто не задумывался об удалении опухоли пищевода, так как она находилась под грудиной и была недоступна. Жертвы этого заболевания умирали от истощения. Совсем маловероятной виделась операция по ее вылущиванию через легкое. Но еще более безнадежной выглядела ситуация с самым распространенным и уносящим больше всего жизней легочным заболеванием – туберкулезом. Немцы Глук, Шмид и Блок в экспериментах над животными пытались выяснить, возможно ли удаление доли легкого или целого органа без смертельного вреда здоровью. На примере крупных животных – свиней или коров – они многократно убеждались, что возможно пережить не только повреждение одного легкого, но и его полное удаление, не утратив жизнеспособности, при условии, что второе легкое функционирует нормально. Тогда в душу берлинского врача Блока закралось сомнение: не переоценивают ли врачи опасности вскрытия грудины человека и сопутствующего пневмоторакса. В 1883 году Блок провел соответствующее исследование. Пациентка, молодая женщина и родственница Блока, страдающая, по его мнению, тяжелой формой легочного туберкулеза, полностью доверилась ему. Он вскрыл грудную клетку и попытался удалить очаг заболевания. Но больная умерла под его скальпелем, поэтому Блок наложил на себя руки, мучимый отчаянием и угрызениями совести. Только два года спустя Пэйджет издал в Лондоне книгу «Хирургия легких», в которой он назвал дальнейшее развитие отрасли невозможным по причине скудости имеющихся данных.
Было вполне понятно, что заявление Мерфи о том, что он нашел способ хирургического лечения болезней легких, вызвало небывалый резонанс. Тем не менее ни в одной из газет не сообщалось, против какой из них он был направлен. Мой опыт напомнил мне о врачах, которых собственные недуги побудили к разработке новых методов лечения, и подсказал, что Мерфи мог найти некий новый способ борьбы с легочным туберкулезом. Вечером следующего дня – это было одиннадцатое июня – мой дворецкий доложил мне о неожиданном визите Кристиана Фенгера из Чикаго. Ничей приход тогда не мог обрадовать меня больше – все равно, был ли мой гость в Денвере или нет. Я был уверен, что он уж точно ориентируется в ранних работах Мерфи.
Фенгер родился в Дании и принадлежал к числу авантюристов, которых едва ли можно встретить в наши дни. Он учился в Копенгагене, Германии и Австрии, был хирургом на Франко-германской войне, а после увлекся и с головой ушел в патологическую анатомию. Из него вышел довольно заурядный хирург. Пациенты интересовали его до тех пор, пока не была диагностирована их болезнь. Терапия лежала за границами его интересов. Его пристрастиями были исследования, изучение и постановка диагноза любой ценой. В те годы прошлого столетия он был не одинок в этом, и, поскольку его успехи на врачебном поприще были сомнительными, уже как исследователь он занялся и занимается до сих пор основополагающими аспектами образования молодых чикагских врачей, открывающими для них целый ряд профессиональных перспектив.
Когда он, тяжело дыша, расположился рядом с моей кроватью, я тут же осведомился о Мерфи. Фенгер опустил руку в один из его карманов, извлек из него сложенную пополам газету и бросил ее на мое одеяло. Это была вчерашняя «Чикаго Трибьюн». Сразу под шпигелем располагался огромный заголовок: «Мерфи утверждает, что чахотка излечима». И ниже: «Речь доктора Дж. Б. Мерфи из Чикаго на конгрессе Американской медицинской ассоциации. Как следует лечить туберкулезное легкое? Через полую иглу Мерфи наполняет плевру азотом, таким образом возвращая легкое в состояние покоя. Быстрое выздоровление в пяти случаях». За заголовком следовала пространная статья с продолжением на странице 7 и фотографией молодого Мерфи, занимавшей две колонки: борода, решительное выражение губ, взгляд, в котором читались настойчивость и жажда деятельности.
