Благодаря методу повышенного давления барокамера окончательно канула в лету. Правда, сразу после Мировой войны Зауербрух переселился в Мюнхен, и там под его руководством был построен еще один, последний экземпляр. Но она стала лишь бесполезным воплощением воспоминаний о славных днях в Бреслау, об ушедшем времени открытий. И Зауербруху пришлось обратиться к методу повышенного давления и специальной маске, которые он некогда отверг как нефизиологичные.
Дорога к свету
Стояла поздняя осень 1906 года. С момента публикации важнейших трудов Зауербруха, Микулича и Брауера прошло около двух с половиной лет. Пережив небольшой сердечный приступ и затосковав о безмятежном покое, я отправился в маленький городок на берегу Адриатического моря, тогда располагавшийся на территории Австро-Венгрии. Когда немногие местные отели и постоялые дворы опустели, я погрузился в умиротворенный быт, полезный для моего сердца.
Вечером третьего или четвертого дня, после ужина я направился на расположенный поодаль совершенно заброшенный пляж. Я прогуливался той же дорогой каждый день с момента приезда и не видел там ни единого человека.
На четвертый же день мне вдруг повстречались девушка и молодой человек. Девушка была необычайно стройна. Простое платье элегантно подчеркивало нежность ее изгибов. Спутник, ровесник ей, одетый в небрежную рубаху и штаны, походил на одного из тех рыбаков, что жили в избушках к северу от отеля на Уферштрассе. Контраст между ними бросался в глаза. Его мускулистая загорелая рука держала левую руку девушки.
Когда я подошел ближе, их походка показалась мне несколько неестественной. Молодой человек склонил к ней голову и положил свою правую руку на ее плечо, причем с бережностью и нежностью, которые совсем не сочетались с его массивной фигурой. Оба остановились. Он притянул ее к себе и долго целовал, и она отвечала на его поцелуи.
Секунду я раздумывал, стоит ли мне вернуться в гостиницу. Затем я неаккуратно задел камень, и он покатился прочь от моих ног.
Это испугало тех двоих. Первой встрепенулась девушка. Последующие события разворачивались необыкновенно быстро. Молодой человек стремительно взглянул в мою сторону. У меня были считанные секунды, чтобы разглядеть их лица, потому что с выражением ужаса на лице молодой человек подхватил девушку на руки, и оба исчезли в зарослях кустарника слева от дороги.
Но перед моими глазами все еще стояло мужское лицо, безобразное настолько, что мне сложно было представить, что между ним и этой необыкновенной красоты девушкой может быть какая-либо связь. Загадка их отношений не давала мне покоя всю дорогу домой.
Сегодня мне кажется невероятным, что в тот вечер я сразу же не понял, что было не так с этой молодой парой. Поздние вечерние часы тогда я провел за чтением профессиональной литературы и точно помню, что мне на глаза попался заголовок статьи, которая вскоре сыграла крайне важную роль. Совершенно тогда незнакомый мне врач, некто доктор Эдуард Цирм из маленького захолустного городка Ольмюца, писал о пересадке здоровой роговицы глаза на место пораженной. Я не придал статье особого значения, хотя журнал «Архив фюр Офтальмологи», в которой она была напечатана, послал мне молодой венский врач, доктор Тальштеттер, оговорившись, что я найду в нем что-то очень для себя интересное. В молодости я с бесконечным энтузиазмом и радостной надеждой, тогда мне присущими, интересовался докладами о трансплантации роговицы, но в них сообщалось лишь о непреодолимых сложностях и неудачах. Я не ожидал ничего нового от неизвестного врача. Меня увлекло чтение доклада о новом, тогда крайне ограниченном медикаментозном лечении различных сердечно-сосудистых заболеваний, поэтому все остальное я отложил в сторону.
Вечером следующего дня я снова прогуливался по пляжу. Меня подгоняло бессознательное желание снова встретить ту загадочную пару. Через десять минут моей прогулки я вдруг остановился, поскольку мне послышались приглушенные голоса, доносившиеся из-за разрушенной старой стены. Женский голос, в котором было столько же страсти, сколько и страха, произнес: «Я верю, что ты меня любишь, но все же боюсь, что однажды ты устанешь – со слепой женщиной, которая не может ничем тебе помочь, за которую тебе все придется делать, которая без тебя…»
Я ощутил жгучий стыд за мою неспособность увидеть и понять то, что давно должен был. Я пошел назад так быстро, как только мог. Достигнув бульвара и войдя в отель, я почувствовал, что быстрая ходьба пришлась моему сердцу не по нутру. Я добрался до моей комнаты и тут же улегся в постель. Но еще очень долго я думал о судьбе, которая открыла мне столь сокровенную тайну. Будучи не в состоянии уснуть, я принялся разбирать журналы, которые читал предыдущим вечером. Я бездумно пролистывал их, пока вдруг мне в руки не попал выпуск офтальмологического журнала, который до этого я небрежно отбросил. Во второй раз я наткнулся на статью доктора Эдуарда Цирма о трансплантации роговицы глаза, которую горячо рекомендовал мне доктор Тальштеттер. И теперь человеческая судьба, тайна которой открылась мне несколько часов назад, побудила меня прочесть статью Цирма. Если изложенные им факты соответствовали действительности и если с момента публикации состояние его первого пациента не изменилось, то седьмого декабря прошлого года Цирму впервые удалось осуществить пересадку роговицы и посредством хирургической операции вернуть зрение ослепшему человеку. Поденщику, глаза которого было обожжены известью, он пересадил участки роговицы ребенка, которому была необходима ампутация больного глаза. Операция прошла успешно. Ко времени написания статьи его пациент мог видеть уже около девяти месяцев. Тальштеттер оказался прав – этот опыт принадлежал к числу самых революционных, которым я только стал свидетелем за свою жизнь. Разумеется, я решил последовать в Ольмюц, до конца насладившись прелестью осенних дни на Адриатическом побережье. Приятная погода простояла там до самого конца октября. Стало холодать, и я задумался об отъезде и запланированном путешествии.
За все это время я так больше и не встретил слепую девушку и ее возлюбленного. В последние дни октября я внес моих мимолетных знакомых в импровизированный список всех прочих, которые сделали мою жизнь богаче и ярче, и проникся чувством благодарности за то, что как раз эти знакомства заставили меня прочесть статью Цирма, на которую иначе я не обратил бы никакого внимания. Отъезд я наметил на четвертое ноября.
За день до этого я подошел к ложе портье и поручил пожилому швейцару выяснить, каким отправляющимся назавтра поездом будет удобнее всего добраться до Ольмюца. Пока я отдавал распоряжения, в холл отеля вошел один из немногих постояльцев, врач из Польши по фамилии Янкович. Я с удовольствием побеседовал с ним о моем «хирургическом образе жизни». «Ольмюц, – рассмеялся он, услышав, о чем я говорил с портье. – Он-то уж точно не может быть родиной медицинских открытий».
Я рассказал ему, почему это место на карте показалось мне заманчивым. Беседуя с Янковичем, я не придал значения тому, что мой рассказ заметно насторожил портье и тот стал прислушиваться к каждому моему слову. Напротив, я продолжал разъяснять Янковичу, что, если верить журнальной статье, произошло в Ольмюце. В завершение мой собеседник пожелал мне удачной поездки.
