– Максим, возьмём пару бутылок и поедем ко мне домой, – родил дельную мысль мой приятель. – И никто нам не посмеет помешать, тем более, что жена с дитём у тёщи.
Я немедленно согласился, так как тащиться в опостылевшую гостиницу не хотелось дьявольски, а перспектива продления праздника излияния душ весьма и весьма прельщала.
Без всяческих торгашеских кривляний и изысков официантка выдала нам две бутылки коньяка по умеренной в пределах этого города цене, и уже через полчаса мы были в двухкомнатной квартире сокурсника на значительном удалении от места моего постоя.
Нехитрая холостяцкая закуска, наполненные рюмки да мужской разговор – что ещё человеку надо?
Оказалось, надо! И проявилось это «надо» после первой же бутылки, когда разговор наш опустился до бывших институтских подруг. И тогда-то светлая голова Андрея родила, может, и недоношенную, но жизнеспособную мысль:
– Макс, – изрёк друг. – Я сейчас звякну моей знакомой, чтобы она прихватила одну из своих подружек и топала сюда. Ты не против?
Сопротивление моё не знало границ, поэтому я сразу согласился, выразив, однако, сомнение, что будет маловато.
– Да в доме где-то есть бутылка водки, – быстро разрешил проблему моей печали хозяин и стал накручивать диск телефона.
Раздумья о том, что полночь не то что близилась, а уже несколько отдалялась, нас особо не томили. Да и затевался-то не загородный пикник на лоне!
Вскоре настойчивость моего друга в борьбе с аппаратом, достойная всяческих похвал, была вознаграждена положительным ответом абонента.
За рьяными поисками бутылки время проскользнуло мимо нас незаметно. И нашёл её Андрей где-то за холодильником, а когда водрузил оную на стол, раздался звонок, и мы ринулись открывать дверь.
В квартиру вступили две дамы. Первая, довольно приятная и фигуристая блондинка наших лет, ещё с порога начала выговаривать Андрею за столь поздний звонок, и по этой непринуждённости я тоскливо понял, что сей презент не для меня. А тот, что предназначался мне, поверг в лёгкий трепет, несмотря на выпитое и высокий аморальный дух.
Эта мадам, с обликом певицы народных песен очень позднего расцвета таланта, с излучаемой неприступностью министра обороны крупного государства, в строгом без изысков костюме и гладкой причёской, враз напомнила мне о кодексе чести и заблудшей овце. Вспыхнувшая было в душе искорка юношеских проказ, в момент потухла под её ледяным взглядом, а язык самостоятельно перешёл на «вы», когда я был представлен этой монументальной Дарье Ульяновне.
Тем не менее, уселись за стол. Андрей разлил, и все выпили, а Дарья Ульяновна, что называется, пригубила.
Где-то после третьей, в этой расцвеченной женщинами компании, я отмяк сердцем настолько, что стал находить Ульяновну приятной и даже начал несколько игриво на неё поглядывать. Ведь не для надзора за нравами она припёрлась сюда среди ночи!
Андрей со своею Нинкой весело щебетали о чём-то своём, магнитофон, включенный с приходом подруг, что-то томно по-французски пел, общий разговор не клеился, и меня дёрнуло пригласить Ульяновну на танец с целью более тесного контакта.
Топтались мы с партнёршей минут двадцать, но выдерживаемое ею расстояние между нами, не позволяло сблизиться даже духовно. В конце концов, я утомился и, поблагодарив Д.У. за оказанную мне честь, спровадил её на место, с которого так необдуманно поднял.
Часа в три ночи Д.У., прекращая эти глупые посиделки, засобиралась восвояси. Подлый Андрей, расчищая себе плацдарм, тут же выдвинул мою кандидатуру в провожатые этого инспектора колонии для малолетних преступников.
Д.У. пошла на выход, а услужливый хозяин сунул мне почти полную бутылку водки. Мол, ему будет не до этого. Можно подумать, что я сам не догадался бы прихватить её, уходя в ночь с таким грузом ответственности.
Процесс провожания свёлся к тому, что мы спорым солдатским шагом допёрли задворками до её панельной девятиэтажки, благо, было недалеко. Когда же стали подниматься по лестнице, я воспрял духом и даже восхитился логичной конспиративностью Д.У. Однако, остановившись на одной из лестничных площадок между этажами, этот дредноут в юбке, дал залп:
– Спасибо. Я пришла. Вы свободны.
Это был крах. Это был конец ещё не родившейся фольклорной песни.
Да чёрт с ней, такой любовью без особого желания! Но куда я попрусь ночью по незнакомому городу? Где же та вшивая гостиница? Где тот Андрей, если шли мы сюда какими-то задами и пустырями, и я ему сейчас вовсе не подарок?
Всё это я униженно размазывал словесными соплями, преданно заглядывая в глаза и ожидая спасительного круга от всё-таки, что ни говори, но женщины.
– Ко мне нельзя. У меня дома ребёнок, – бросила она мне вместо круга кирпич.
Вот тогда-то я и вспомнил богатые возможности родного языка и шагнул к ней, чтобы изустно нарисовать портрет балерины слоновьего стада. Удержала меня бутылка в кармане пиджака, которая нежно толкнулась в грудь при моём порывистом движении.
– Мадам, давайте на прощанье хоть выпьем, – галантно предложил я.
Д.У., конечно, возражала, упирая на отсутствие приемлемой посуды, но под конец, вняв моей горячей просьбе, сделала несколько, нельзя сказать, что неумелых, глотков. Я себе тоже позволил, и это несколько сблизило нас.
Мы о чём-то начали говорить. Якобы увлечённый пустой беседой, я, взяв за плечи собутыльницу, начал медленно с ней сближаться. Ожидаемого сопротивления со стороны Д.У. не последовало. Я совсем осмелел и, когда всем телом почувствовал её гордо выступающий живот и два мягких и объёмных полушария сверхроскошного бюста, послушно прижавшихся к моей груди, поцеловал женщину. Своим лобзанием я попытался выразить страсть и любовный трепет, но губы подруги остались глухи к моим телячьим потугам. Эта мороженая рыбина треска, по всей видимости, не токмо слыхом не слыхивала о всяческих «Камасутрах», но и «Дворянского гнезда» в руках не держала. Тогда я прекратил всяческие попытки лобызания этой иконы с районной Доски почёта, а мои работящие руки, скользнув по спине и крутым бёдрам, возлегли на широкий, но отнюдь не плоское задище Ульяновны, так как попкой назвать этот мощный агрегат нельзя было даже мысленно.
И вот тут-то, друзья мои, женщина ожила. Глаза её заметались по моему лицу, как бы заново изучая его, кончик языка заскользил по раскрывшимся губам, а вся она напряглась ожиданием.
Чутьём опытного механика я понял, что нащупал слабое место застоявшегося механизма и начал с возможной осторожностью старого наладчика плавно прохаживаться умелыми руками по тяжёлым ядрам осадного калибра, распирающим юбку Ульяновны пониже спины. В ответ женщина всколыхнулась всеми своими телесами и, слегка всхлипнув, бросила меня в свои объятия.
Это был не поцелуй. Она впилась в меня почти зубами и с производительностью пожарного насоса стала подливать масла в воспламенившуюся страсть, в чём я усердно помогал и, несмотря на явные признаки кислородного голодания, продолжал вручную охорашивать урожайные закрома Дарьи, прижимаясь из возможных сил своим воспрянувшим брандмейстером к её податливому животу.
