Марк при этой мысли помрачнел. Рита – красивая женщина, много красивее Лили, которая завела себе гарем… Стоп. Гарем. А почему бы не спросить Романа о существовании других мужчин?
– Другие мужчины были в ее жизни?
– Она была, с одной стороны, человеком открытым, но в какой-то степени и скрытной, особенно когда дело касалось ее личного времени, как она говорила. Вот когда оказываешься рядом с ней, разговариваешь, словно бы находишься под действием ее улыбки, ее любви, и тебе кажется, что ты у нее единственный, только с тобой она такая лучистая, что ли, нежная, ласковая. Но когда звонишь ей и слышишь, что она занята, да еще и голос у нее при этом не то что даже недовольный, а какой-то странный, холодный, словно она слышит чужого человека и не понимает, зачем ее вообще побеспокоили… Не знаю, поняли ли вы меня… Вот тогда становится не по себе, и ты начинаешь понимать, что ты у нее, быть может, и не один, и вообще в ее жизни ты – лишь эпизод. И дело, возможно, даже не в мужчинах, а в том, какую роль конкретно эта женщина отводит тебе.
Последние слова Роман Гончаров произнес совсем уже убитым тоном.
Из всего услышанного Марк понял одно: у Лили было много любовников. Но пока что он знал имена только двух: Гончарова и некоего Сквозникова.
– Роман, вы бывали в квартире, где жила Лиля?
– Несколько раз, да и то когда мы точно знали, что Кати долгое время не будет дома.
– Вы сейчас проедете вместе со мной, чтобы попытаться выяснить, не пропало ли что-то ценное из ее вещей. Может, по дороге вспомните еще что-нибудь важное.
В машине Марк подумал, что надо бы расспросить об этой Лиле Риту, она наверняка уже знает о ней гораздо больше Гончарова.
11
Катя вышла из мастерской Риты опустошенная, с чувством, что она выложилась перед совершенно посторонним человеком. Странное дело, думала она, стоя под душем и смывая с себя горечь признаний и разочарование, которое не покидало ее с тех самых пор, как она закрыла рот и перестала откровенничать с этой странной художницей. Когда она находилась с ней рядом, позируя ей, единственным ее желанием было говорить о Лиле. Сейчас же, когда они обе утомились и Рита предложила ей отдохнуть перед обедом, у нее было ощущение, что она прилюдно вывалялась в грязи. Но, с другой стороны, было и еще одно чувство, которое и являлось тем главным, которое оправдывало ее поток откровений: облегчение, которое она испытывала, выговариваясь перед чужим, в сущности, человеком.
И зачем я призналась в своей зависти, думала она, намыливаясь губкой и вспоминая каждое сказанное ею в мастерской слово. Конечно, можно было внушить себе мысль, что Рита – как попутчик в поезде, расскажешь ей все, и вы с ней больше никогда не увидитесь. Однако она должна была признаться себе, что такое знакомство льстило ее самолюбию и ей нравилась отведенная ей роль одновременно натурщицы и собеседницы, что ставило ее с Ритой Орловой, известной художницей (о ней она успела прочесть в Интернете), в положение равных. Да и вообще, находиться в ее загородном доме, наблюдать жизнь интересной женщины, да еще и молодой мамы, которая на удивление много и как-то радостно работала – за что бы она ни бралась, – было для нее удовольствием… Правда, в перерывах между работой над портретом они вместе что-то готовили, а Катя с удовольствием нянчилась с маленькой Фабиолой.
Катя вышла из ванной, вытянулась на кровати в отведенной ей комнате неподалеку от мастерской (светлой, заставленной букетами и пахнущей красками и растворителями) и закрыла глаза. Господи, неужели она больше никогда не увидит Лилю? Этого не может быть…
Вспомнился вечер, когда она, воротившись домой раньше Лили (рыбный магазин уже открыли, и Катя вернулась на работу), сидела в кухне за столом, перед зеркалом на ножке, и на манер одной американской актрисы, игравшей в каком-то старом жанровом фильме продавщицу рыбного магазина, натиралась свежим лимоном, чтобы отбить запах рыбы. Разрезав лимон пополам, она, слегка надавливая на него, растирала руки, плечи. В эту минуту она испытывала чувство, похожее на умиротворение. Все в ее жизни в этот вечер казалось ей стабильным, правильным, полным смысла. Она снова работала, жила вместе с квартиранткой, оказавшейся вполне симпатичной и доброй девушкой, регулярно вносившей плату за жилье и даже время от времени помогавшей ей продуктами и разными другими приятными мелочами. К тому же с ее же помощью был полностью выплачен кредит, что позволяло Кате, человеку ответственному и беспокойному, почувствовать себя более уверенно.
На плите томилась гречневая каша, в духовке – сковородка с отбивными. Выстиранное в новой машинке белье сушилось на балконе, полы были час тому назад вымыты, и в квартире пахло чистотой и лимоном. А в буфете их с Лилей ждали две ромовые бабы.
Она сразу услышала, как открылись дверцы лифта и по бетонному полу зацокали тоненькие каблучки ее жилички. И так высокая, да еще высоченные шпильки носит. Но какими красивыми были ее новые туфельки и как роскошно она в них смотрелась! Катя подумала, что в своем рыбном магазине она вряд ли смогла бы простоять целую смену за прилавком в таких туфлях, как бы ни хотела этого. А вот Лиля терпит, постукивает каблучками по сверкающим мраморным полам магазина «Bell», переходя от одной витрины к другой, улыбается своими белыми зубками всем подряд, предлагая духи, и кажется, что весь мир у ее ног и что она сама – олицетворение комфорта, красоты, женственности и ухоженности. Не девушка, а манекен. Размалеванная кукла…
Катя вдруг поймала себя на мысли, что и рада приходу Лили, и одновременно нет. Вспомнилось название фильма с Кароль Буке и Жераром Депардье: «Слишком красивая для тебя». Так вот, Катя хоть и не была мужчиной, но ее жиличка была слишком красивой для нее, для Кати. И на ее фоне сама Катя смотрелась просто как каракатица. И дело даже не в фигуре, а в чем-то неуловимом, что, с одной стороны, восхищало ее в Лиле, с другой – раздражало. Быть может, это было предчувствие? Нехорошее предчувствие.
Пришла Лиля, поставила пакет на пол и, увидев появившуюся в дверях Катю, улыбнулась. Но не дежурно, как в магазине, а искренне.
– Привет, как дела?
– Нормально. Ужин вот приготовила.
Они сразу договорились питаться вместе, в складчину, и с этим у них не было еще ни одного конфликта. Все, что бы ни приготовила Катя, Лиля расхваливала, просила добавку (что, на удивление, никак не сказывалось на ее фигуре), сама же Лиля готовила плохо, пыталась фантазировать, но все получалось как-то смешно, как гороховый суп с помидорами.
– А мне, представляешь, духи подарили – «Шанель». Вот, смотри!
И она достала из пакета красивую коробку, поставила на вытянутую ладонь и сморщила носик:
– Даже неудобно как-то. Хотя, с другой стороны, я же ничего не просила, просто сегодня седьмое марта, в магазине – столпотворение, он попросил подобрать духи для жены, ну, я и выбрала. Он сказал, чтобы хорошие, так я и предложила «Шанель». А он возьми и подари мне их!
– Повезло, – онемевшими губами произнесла Катя, с трудом представляя себе, чтобы ей какой-нибудь расщедрившийся покупатель подарил, скажем, стерлядь. Даже селедку никто не подарил. И не подарит. Никогда.
