– Какие?
– Нет, это я так… Думаю, что с Семеном у нее были отношения более глубокими, почти родственными. У него столько денег, что ему, полагаю, доставляло удовольствие тратить их на Лилю. Она как-то сказала мне, что он хотел подарить ей ту самую квартиру, в которой они прежде встречались, но она отказалась, а впоследствии, как вы понимаете, когда она осталась вдовой, у нее появилась и своя квартира.
– Так почему же она до последней минуты своей жизни жила с тобой, Катя? Какой в этом был смысл, если учесть, какой образ жизни она вела? Любовники, свидания, подарки, шампанское…
– Она не хотела, чтобы мужчины приходили к ней домой, а если бы она жила одна, то кто помешал бы им сделать это? А так… Дома была я, и мало кто хотел встречаться со мной. Я была ее спасительной гаванью.
– И тебе не стыдно так говорить? – Рита вдруг отложила кисть и подошла к Кате вплотную, заглянула в глаза. – Ты, конечно, была откровенна со мной, и я благодарна тебе за это, но все равно – нельзя вот так, до конца, выворачиваться наизнанку! Ты ненавидела ее настолько, что могла радоваться лишь ее несчастьям, ты питалась ею, словно пила ее кровь! Когда же ей было хорошо, твоей подружке, ты зеленела от злости. Это ты удавила ее?
– Рита, что вы такое говорите?!
– Я не стану заканчивать твой портрет… еще немного, и между твоими губами появятся окровавленные резцы, а глаза загорятся бесовским огнем. Я пригласила тебя, чтобы ты позировала мне исключительно по одной причине: меня поразил твой взгляд. Ты горевала о ком-то очень близком, родном.
– Да, я любила ее! Я восхищалась ею, – разрыдалась вдруг Катя. – Но говорю же, она была слишком хороша для меня, я на ее фоне смотрелась как лягушка! Я ненавидела себя, когда она находилась рядом, и я ничего не могла с собой поделать!
– Она занималась проституцией? – в лоб спросила Рита.
– Нет, нет…
– А кто был тот мужчина, после встречи с которым ее тошнило?
– Понятия не имею.
– Ладно, Катя. Иди отдыхай… извини, что я вспылила. В сущности, это не мое дело. Но Лилю убили. И я очень хотела с твоей помощью разобраться в жизни этой девушки, понять, кто из ее окружения желал ей зла, кто так ненавидел или боялся ее. Все, иди, мне надо побыть одной.
Разбуженная криками матери, маленькая Фабиола громко заплакала…
20
Он не помнил, когда спал вот так, в обнимку с женой. Странные чувства овладели им, когда он понял, что потерял Лилю. Разве могло ему когда-нибудь прийти в голову, что молодая любовница уйдет так неожиданно, навсегда, что она умрет?! Еще недавно жизнь улыбалась ему, дарила радость ощущений, восторг. Он, эстет по натуре, воспринимал Лилю как красивую и дорогую вещь, собственником которой он себя и мнил. Конечно, он понимал, что у нее есть душа, что внутренний мир ее переполнен тайнами и той недосказанностью, которая возбуждала его интерес к ней, подогревала чувства. Но все равно, он никогда особенно не вникал в ее проблемы, ему казалось, что, когда у девушки нет семьи и детей, она как птица, живет без проблем и лишь на то, что ей дадут свыше, что само свалится на голову. То, что Лиля работала, казалось ему чем-то несерьезным, временным, для души, ведь он прекрасно знал, что значит для молоденькой женщины косметика, парфюмерия, и он не верил в то, что Лиля, работая в магазине «Bell», на самом деле что-то там зарабатывает. Понятное дело, платил ей Семен, ее бывший любовник, и Лиля прекрасно знала, что стоит ей чего-либо захотеть, как любое ее желание тотчас исполнилось бы.
Сейчас, когда ее не стало, он, прижимаясь к теплой спине жены и дыша ей в затылок, думал о том, что жизнь все равно не остановилась, что надо как-то продолжать жить и находить в ее жалких остатках, как в тех крохах, которые прежде он попирал ногами, чего не замечал, хотя бы что-то, ради чего можно было бы жить дальше. Вот жена. Она постоянно рядом, она любит его и готова прощать ему все. Пусть она достойна презрения из-за своей готовности и дальше сносить все унижения и оскорбления, исходящие от него, все равно она достойна и уважения – все из-за тех же самых качеств. Кроме того, она предана ему, она любит и содержит в порядке их дом, заботится о детях, пытается быть желанной женщиной, и пусть у нее это плохо получается в силу своего пуританского воспитания, посредственной внешности, слабого ума и отсутствия всякого понятия о сути отношений между мужчиной и женщиной, тем не менее…
– Ты меня любишь? – услышал он и еще крепче прижал ее к себе. Да, конечно, он ее любит, пусть не так, как любил Лилю – страстно, радостно, самозабвенно, но все равно, Зина всегда оставалась для него близким и родным человеком, которого он беззастенчиво предавал, унижал своим безразличием, медленно отравлял своей любовью к другой женщине. И вдруг он увидел картинку, напугавшую его так, что он мгновенно взмок, покрылся испариной, у него даже волосы на голове зашевелились: Зина с чулком на шее, мертвая, сидящая на полу, прислонившись к двери, глаза прикрыты, пряди волос падают на лоб и закрывают половину лица. Разве его горе было бы меньше, чем то, какое он испытывает теперь, когда знает, что нет Лили? Быть может, смерть жены отрезвила бы его и он обратился бы к детям, понял бы, что на самом деле важнее.
Мысли путались. Зина повторила свой жалкий, бескровный вопрос.
– Люблю, конечно. Ты извини меня, Зина. Просто все так неожиданно… Я успел привязаться к ней. В сущности, она была очень несчастным человеком, жаль, что ты не была с ней знакома.
Вот опять! Он совсем не щадит ее, говорит разные глупости, напрочь забывая, что она – все же его жена.
– Я сказал глупость, прости еще раз.
– Мне кажется, я понимаю тебя, но мне так больно!
– Ты должна вроде бы обрадоваться. Ты рада, что Лили больше нет?
– Нет ее, появится другая! Если убивать всех любовниц мужа – нервов не хватит и здоровья, – всхлипнула она. – А ты знаешь, этот следователь, Садовников, он ведь подозревает меня, он задавал мне такие вопросы! Я ж молчу про алиби, это понятно, тем более что никакого алиби нет ни у тебя, ни у меня, мы с тобой, даже если бы убили Лилю, все равно выгораживали бы друг друга. И меня на самом деле можно заподозрить, ведь она была твоей любовницей, и я могла потерять рассудок от ревности, могла спланировать это убийство.
– Зина, что такое ты говоришь?!
Зина повернулась, села на постели и вытерла сухими руками лицо, заправила пряди волос за уши и посмотрела на Романа в упор:
– Скажи, ты воспринимаешь меня как домашнее животное, не способное на поступок? Да я гордилась бы собой, если бы смогла ее удавить! Честно скажу: я ненавидела ее, я хотела, чтобы она исчезла навсегда! Больше того, пусть мы сегодня же с тобой расстанемся, но я все равно скажу: мысленно я убивала ее уже тысячу раз, причем самым изощренным способом, вплоть до закатывания в бетон… как в кино. Только кисть руки с хорошим дорогим маникюром судорожно подергивается под застывающим бетоном…
