* * *
Оксана очень скучала по сыну. А сегодня на каждой зоне у зэков есть мобильные телефоны. Естественно, не у всех. Естественно, это категорически запрещено. Естественно, за это строго наказывают: минимум – шизняк, а то и на «перережим», то есть на зону с более жёстким режимом, можно загреметь. Но телефоны всё равно есть.
О некоторых администрация знает и смотрит сквозь пальцы – это о тех, которыми пользуются «козлы». Им, таким образом, оплачивается их верность начальству и готовность выполнить любой приказ местных оперов. Но есть телефоны, которые неподконтрольны ни операм, ни козлам. Их ищут, регулярно изымают на шмонах, владельцев наказывают, но поделать ничего не могут: взамен изъятых появляются новые – которые, кстати, зачастую за взятку проносят сами же сотрудники.
Был в Княжево телефон и у меня.
А надо сказать, что мобильная связь там – отвратительная. Непонятно, почему. Местная молва гласит, что военные что-то оттуда не до конца вывезли, и это «что-то» до сих пор мешает мобилам надёжно принимать сигнал. Но я думаю, вряд ли. Проще было бы предположить, что это администрация глушит сигнал – такие «глушилки» встречаются на зонах. Но администрация в Княжево страдала от перебоев связи наравне с зэками, и в здании штаба связь была такой же отвратительной, как и в бараке.
Короче, на всей зоне было лишь несколько мест, где мобильники работали более или менее надёжно. И одно из таких «золотых» мест было в клубе, на кухне. Жалея Оксану, я каждый вечер давал ей телефон, чтобы она могла поговорить с сыном. А для того, чтобы её не засёк дежурный инспектор, я эту кухню закрывал. Вешал с внешней стороны большой замок, и уходил, чтобы, в случае чего, и меня в ближайшие 20–30 минут было непросто найти.
И вот однажды закрыл я её, ушёл по своим делам, и… забыл. Пришло время очередного построения, я уже стою в строю, уже дежурная смена идёт. И вдруг вижу, как в одном из окошек клуба появляется испуганное лицо Оксаны. А если её на построении не будет – беда! И я, как партизан, от сугроба к сугробу (хорошо ещё, что зима, темно уже) бегу к клубу…
Успел я тогда в самый последний момент. В строй мы возвращались, когда проверка уже началась. Что я соврал дежурному, не помню. Важно, что на тот момент, когда стали выкликать наши фамилии, мы уже стояли в общей серой массе зэков…
* * *
Где-то они теперь, мои княжевские девчонки, куда занесла их судьба? Кто жив, а кто нет? Не знаю… В феврале 2011-го меня этапировали на «Металку», и связь с ними я потерял.
Люди добрые, твёрдые и весёлые…
Политические проблемы большую часть зэков интересуют мало. Но если уж рассматривать тюремный мир с политической точки зрения, то он весьма архаичен. Демократического энтузиазма и либерального мировоззрения там не сыщешь днём с огнём. Жизнь на зоне, с её «общаками» и «понятиями» тяготеет, скорее, к некоторой форме первобытной общинности, внутри которой сидельцы делятся по клановому принципу, или, говоря языком тюремного жаргона – по «мастям». Тем не менее, политика властно вторгается в жизнь зоны извне через тысячи разнонаправленных, разномасштабных событий и связей, которые соединяют тюрьму с вольным миром в один общий политический организм.
В первый же день после того, как меня в Княжево из карантина «подняли» на отряд, один из зэков, внимательно всмотревшись в бирку, висевшую на моей шконке (там перечислены фамилия, год рождения, статья, срок и даты отсидки), спросил меня: «Что у тебя за статья такая странная?» А статья моя – пресловутая «русская» 282-я статья «за разжигание» – для большинства зэков незнакома. Там больше в ходу 158-я, 159-я, 161-я, 162-я, 228-я, 111-я, 105-я и т. п., то есть кража, мошенничество, грабёж, разбой, наркотики, тяжкие телесные повреждения, убийство…
Чтобы долго не объяснять, говорю: «Сижу за разжигание. Кино разжигательное снял. Документальное. Выступил там автором сценария и ведущим». Спрашивает: «Что за кино?». «Россия с ножом в спине», отвечаю. И вдруг он мне: «Да не ври ты! Я это кино видел. Нет там тебя» А потом, присмотревшись: «А-а-а! Точно! Только ты там с борой до пупа был!». И так на всех четырёх зонах, в которых мне довелось побывать. В каждой из них находились сидельцы, видевшие фильм «Россия с ножом в спине». Хотя, как легко догадаться, зэки – далеко не главные посетители интернета и зрители документально-публицистических трилогий.
Зэк этот, Женя Голубцов, который меня опознал без бороды, оказался фигурой очень колоритной. Бывший диверсант-морпех, успевший ещё в советские времена повоевать в Африке за идеалы пролетарского интернационализма. Потом, после крушения СССР – охранник-«антикиллер», начальник службы безопасности у одного из крупных криминальных авторитетов. Свои навыки спецназа сохранил в неприкосновенности. На зоне ловил змей и жарил их на костре, угощая всех желающих. Говорят, вкусно: похоже на курятину… В этот раз сидел он за хранение оружия и «насилие над представителем власти». Много мы с ним потом «перетёрли», переговорили «за жисть», рассуждая о том, как странно, бывает, складывается у человека судьба…
* * *
Подавляющая часть зэков абсолютно убеждена в тотальной несправедливости нынешнего общественного устройства России. В безграничной коррумпированности «демократического» государства и поголовной продажности чиновников. Это убеждение существует на уровне подсознания, инстинкта, фундаментальной аксиомы лагерного мировоззрения. Но основано оно на мощном фактическом фундаменте, на обширном и тяжёлом жизненном опыте многих поколений лагерных сидельцев.
Мне пришлось плотно общаться с нашим государством – в лице его правоохранительных органов – в течение восьми лет: с декабря 2004-го, когда меня первый раз вызвали в питерскую прокуратуру для объявления предупреждения «о недопустимости экстремистской деятельности», по ноябрь 2012-го, когда я вышел на волю, отсидев два с половиной года в исправительных учреждениях ФСИН, этой современной «демократической» копии старого бериевского ГУЛАГа. И я могу уверенно сказать, что в своём политическом нигилизме современные зэки по большей части совершенно правы.
В результате того погрома, который демократы учинили в России после распада СССР, наш государственный аппарат чудовищно деградировал даже по сравнению с далеко не безупречными советскими временами. Важнейшие структуры государственного управления, такие как суд, прокуратура, милиция – сегодня работают в совершенно автономном режиме, сами на себя, не будучи никак связаны с реальными общественными запросами, реальными народными нуждами, реальными результатами собственного труда. Необходимость как-то отвлекаться от своих важных личных дел для решения вопросов, связанных с защитой прав какого-нибудь рядового гражданина современной демократической «россиянии» вызывает у них откровенное раздражение и нескрываемую брезгливость. Они свято верят, что так и должно быть, что именно они хозяева жизни, что они самодостаточны и существуют сами для себя, а народишко вокруг – это такое досадное недоразумение, которое мешает им нормально жить в своё удовольствие, недоразумение, которое никак не удаётся устранить окончательно.
