У меня в памяти тут же возникла картина нашего отправления, когда мы в быстро густевших сумерках плыли вниз по течению Рейна.
– Ты говорил что-то про уши, – вспомнил я.
– Совершенно верно, – кивнул корабельщик и, протиснувшись мимо меня, отправился куда-то по своим делам.
Я задержал дыхание и старательно прислушался. Корабль тихо стоял на якоре. Не было слышно ни поскрипывания мачты и снастей, ни даже журчания воды за бортами.
И тут в полной тишине из непроглядной тьмы донесся собачий лай.
* * *
Я проснулся, совершенно не отдохнув, с намертво одеревеневшей шеей и ноющими плечами. Поначалу я подумал, что в этом виновата моя жесткая подушка – седельная сумка, набитая серебром, – но, потянувшись и почувствовав боль во всем теле, я вспомнил часы, на протяжении которых ворочал весло. Издали доносились какие-то приглушенные звуки, а в открытый люк светило яркое солнце. Я неуверенно поднялся на ноги и побрел к подножью лестницы, ведущей на палубу. Хватаясь стертыми в кровь ладонями за перекладины и морщась от боли, я вылез наверх. Было тихое солнечное утро. Не слышно было ни дуновения ветерка. А туман исчез, будто его и не было.
Повернувшись в сторону носа, я захлопал глазами от изумления.
От того места, где мы стояли на якоре, можно было добросить камнем до берега. В непроглядном тумане Редвальд ухитрился точно ввести когг в укрытый от ветра широкий залив. Неудивительно, что команда столь безоговорочно верила в своего капитана!
На пологом галечном берегу спокойно обсыхало с две дюжины разнообразных судов – от двухместного ялика до солидного купеческого корабля. Судя по тому, что там не наблюдалось никаких признаков жизни, их команды, несомненно, пребывали где-то на суше. Три корабля еще более крупных размеров стояли возле сложенного из грубых валунов причала: тут-то работа кипела! Люди вытаскивали грузы из трюмов, сносили на берег мешки и тюки, скатывали по сходням бочки… Возле входа на причал стоял невысокий косматый пони, запряженный в деревянные сани-волокушу, на которых уже громоздилась гора ящиков. Теперь хозяин лошаденки завязывал веревки, державшие кладь на месте. Пока я наблюдал за происходящим, откуда-то взялась собачонка – осторожно обежав вокруг пони, она остановилась с явным намерением задрать ногу. Но тут, вероятно, кто-то бросил в нее камень – псина взвизгнула и, поджав хвост, убежала прочь. Я подумал, не та ли самая это собака, что лаяла ночью.
– Каупанг, наверно, рядом, за пригорком, – сказал Озрик. Мой друг поднялся на палубу раньше меня и, опершись о борт, разглядывал берег. Он указал на две неровные колеи, тянувшиеся мимо пары потемневших от непогоды хибарок на гряду невысоких холмов. – А вот этого, похоже, и ожидал наш капитан.
К нашему кораблю приближалась маленькая лодочка без палубы. На веслах сидели два человека, а еще один стоял у руля. Сложив руки рупором, он крикнул:
– Редвальд! В полдень кнорр уйдет в Дунвич. Как только он отчалит, можешь занять его место.
– У меня тут пассажиры. Забери их на берег! – крикнул в ответ наш капитан.
Такая забота Редвальда неслабо удивила меня.
– Пока что нет никакой спешки. Мы с Озриком могли бы и подождать, – сказал я ему.
– Я хочу, чтобы вы как можно скорее ушли с корабля, – проворчал он. – Видите ту здоровую посудину? Это кнорр. Его капитан перед отходом обязательно захочет зайти ко мне и поболтать. – Увидев, что я не собираюсь отступить от борта, Редвальд пристально взглянул на меня бледно-голубыми глазами, скорчил многозначительную мину и добавил: – Дунвич – порт на английском берегу. Во владениях короля Оффы. А слухи расходятся очень быстро.
Лодка с чуть слышным стуком уперлась в борт корабля.
– Но Вало останется здесь, – сказал я.
Редвальд поморщился:
– Ладно. Только пусть не высовывается на палубу.
Я совсем было собрался перелезть в ожидавший ялик, когда корабельщик вдруг взял меня за плечо. Вынув из-за пояса моряцкий кинжал в ножнах, он протянул его мне:
– Вот, возьми это. И не вздумайте шататься по Каупангу после заката. Возвращайтесь на корабль засветло. Кнорр к тому времени уйдет.
Я молча взял нож и перебрался в ялик. Озрик последовал за мною. Пока нас везли на берег, я смотрел на оставшийся позади когг и думал о том, как же понимать поведение Редвальда. Он отправил нас на берег, потому что боится возможных в будущем неприятностей со стороны короля Оффы. Но при этом, похоже, он искренне опасается, как бы со мной на берегу не случилось чего-нибудь плохого. Ему также известно, что мы везем с собой целое состояние в серебряной монете… Я с тревогой подумал о том, что Вало – не тот человек, которого можно было бы считать надежным сторожем.
Чуть выше того места, где мы причалили, какой-то человек грел смолу в котле, подвешенном над костром из плавника. В воздухе густо пахло дегтем, а около самой воды стайка чаек терзала оранжевыми и желтыми клювами бесформенный кусок какой-то падали.
– Редвальд опасается, как бы король Оффа не узнал, что я нахожусь в Каупанге, – сказал я Озрику, когда мы отошли по берегу настолько, что команда лодки наверняка не могла нас услышать.
– Значит, мы должны постараться не привлекать к себе внимания, – ответил сарацин. – Раз Каупанг – сезонный торг, значит, здесь должно быть множество чужаков, приезжающих на несколько дней. Думаю, мы сумеем здесь затеряться.
Мы отступили в сторону, пропуская идущего быстрой рысцой пони с груженой волокушей. Возница похлопывал лошадку вожжами по крупу и прикрикивал, подгоняя ее. Мы же не спеша пошли по наезженной дорожке, поднимавшейся по отлогому берегу, нырявшей в чахлую ольховую рощицу и взбиравшейся на невысокую гряду холмов. Поднявшись на нее, мы увидели перед собой неопрятное скопище приземистых одноэтажных лачуг, стены и крыши которых были сделаны из посеревших от непогоды досок. Среди них выделялось несколько строений побольше, похожих на перевернутые вверх дном лодки и крытых дерном. Мы не сразу сообразили, что это и есть Каупанг, а расширявшаяся впереди и извивавшаяся между домами дорожка – его единственная, ничем не вымощенная улица.
– Значит, вот это и есть великое северное торжище! – с сомнением в голосе произнес Озрик.
Возведенные на скорую руку торговые лавчонки представляли собой поистине жалкое зрелище. Их стены были кое-как сложены из камней и накрыты сверху парусиной от дождя. Имелись и просто открытые со всех сторон навесы. Товары по большей части были свалены кучами на земле, так что возможным покупателям нужно было бы рыться в них, чтобы что-то найти. Несмотря на хаос и шум, народу здесь было более чем достаточно.
Мы шли вперед, огибая беспорядочные развалы товаров на земле или протискиваясь между расставленными тут и там шаткими прилавками с поистине жалким добром.
– Что-то я не вижу, чтобы тут было много покупателей на ручные жернова, которые привез Редвальд, – пробормотал я себе под нос. Женщины в толпе имелись, но их было немного. Все они ходили в свободных холщовых балахонах, достававших до щиколоток, а головы большинство из них заматывали платками. Об этом следовало пожалеть, потому что, как я успел заметить, волосы их были красивыми, блестящими, и носили их местные женщины распущенными. Но пока что покупателями в Каупанге были преимущественно мужчины, по большей части кряжистые, с большими бородами и несколько развязным высокомерием в повадках. Один из попавшихся навстречу людей взглянул мне в лицо и скорчил гримасу, – наверное, разглядел мои разноцветные глаза, – тут я порадовался, что у меня за поясом, на виду, торчал кинжал Редвальда. Из лачуги, приспособленной под таверну, шатаясь, вышел пьяница и упал лицом в землю прямо у нас под ногами. Как и все остальные, мы обошли его и направились дальше.
