Темноокая красотка криво улыбнулась:
– Потому что за тридцать секунд до этого мне позвонили из больницы и сказали, что, если я не прогарантирую им оплату в течение суток, они исключат маму из очереди на операцию на следующую неделю. Для неё это было равносильно смерти. Короче, я согласилась на кастинг через минуту, и топ-менеджер посмотрел на меня уже не как на капризное дерьмо, а как на продуманную и алчную грязную дрянь. Кастинг состоялся на следующий день, в столичном особняке банкира. И начался он с гинекологического осмотра. Папаша желал убедиться, что ему привели настоящую девственницу, а не восстановленную посредством операции специально ради удачной сделки. Потом меня показали будущему мужу и первой жене. Мужу я, конечно же, понравилась. Ни разу ещё не видела мужика, которому бы я не нравилась. А вот первой жене – наоборот.
Чикахуа тихо хихикнула:
– Ни разу ещё не видела женщину, которой бы я понравилась. Зависть душила всех, но та была уж совсем страшной. И старше муженька на семь лет. Позже я узнала нехитрую подоплёку: этот брак организовывали по расчёту, и папенькин отпрыск был против. Но его никто не спросил. В расстроенных чувствах он пустился во все тяжкие сразу после свадьбы и несколько раз крайне невыгодно блеснул в светских хрониках, подпортив семейную репутацию. Итогом всего этого было папенькино решение женить сынку второй раз на роскошном теле, чтобы меньше бегал по шлюхам. Я подписала кучу бумаг о всевозможном неразглашении и брачный контракт, согласно которому мне не светило никаких денег, если я разведусь с ним, не родив ребёнка. Мне было всё равно. Рожать от нелюбимого мужа я не собиралась, жить с ним – тоже… равно как и жить вообще. Перспективы мне были безразличны. В тот момент я хотела лишь вылечить мать и прямо поставила им это условие. Они согласились. Маме оплатили операцию, я вступила в брак, за институт мне тоже заплатили. В институте, узнав о моём замужестве, меня мгновенно полюбили. Предложили место на самой престижной кафедре, аспирантуру по окончании, лично ректора в научные руководители и должность вице-президента попечительского совета вместе со скромным списком на десять листов, где перечислялись чаяния института, на которые неплохо было бы выделить пожертвования.
Лицо Чикахуа исказилось, словно красотка упала в рвотную массу и вымазалась там целиком.
– Тяжелее всего было выдержать первые брачные ночи. Потом я приноровилась думать о лечении матери, которое стало возможным благодаря замужеству. В итоге почти привыкла. В конце концов, брак по расчёту гораздо лучше, чем проституция. Миллионы девушек с радостью бы поменялись со мной местами. Но милые и пушистые идиотские иллюзии о чистой любви оказались профессионалами в области пыток. Мою незамысловатую психику раздирало на части с такой болью, что очень быстро стало невмоготу. Я начала пить, хотя до этого не пила ни разу… Отец был против алкоголя, считал, что наша научная специализация обязывает вести здоровый образ жизни, дабы лучше понимать объект исследований… В общем, я начала спиваться. Это быстро привело к семейным скандалам. Муженёк оказался тряпкой и любителем стерв, выносящих ему мозг, его заткнуть мне проблем не составляло. Зато с первой женой мы разве только на ножах не сражались. Она ненавидела меня донельзя и всячески пыталась от меня избавиться. Особенно любила рассказать главе семейства о моём алкоголизме, скандальности и безответственности. Банкир с каждым разом был недоволен мною всё сильней, и мне всё чаще стали намекать, что тучи сгущаются над моей головой. Так продолжалось почти год, а потом у мамы внезапно случился второй приступ, и она умерла.
Обсидиановые глаза Чикахуа закрылись, и несколько секунд красотка молчала. Куохтли чуть крепче прижал её к себе, и ему показалось, что он ощущает, как тяжело и надрывно бьётся её сердце. Через аварийный скафандр такого, конечно, не услышать, но он был уверен, что дело тут не в звуке. Её душа испытывает боль, и он чувствует это. Просто чувствует. Чикахуа открыла глаза и безразличным тоном продолжила:
– В тот миг меня покинули последние силы и остатки терпения. Я решила, что мой час пришёл, напилась, влезла на крышу какой-то высотки, встала на самый край и собралась шагнуть со сто пятнадцатого этажа. Но сделать этот шаг оказалось совсем не так легко, как мне казалось. Я простояла там три часа, но так и не решилась. Я смотрела в бездну, на дне которой, словно термиты, копошились машины, пролетающие мимо аэромобили сигналили мне, их пилоты что-то кричали, но я не слышала. Я хотела шагнуть, но не могла. Сознание словно разделилось надвое, одно было моим, грязным, отчаявшимся и сломленным, оно твердило – шагай! У другой половины был голос отца, и оно ничего не требовало и не советовало. Оно почему-то читало мне выдержки из нашей незаконченной научной работы о Сияющих. Считается, что у Сияющих нет любви, и всё в супружеском союзе подчинено строгому расчёту и жёстким регламентам. Мы с отцом хотели показать, что это утверждение поверхностно и там всё совсем не просто. Я стояла на краю пропасти и слушала его голос, читающий легенду Сияющих о двух половинках единого целого и его собственное толкование расчёта их уравнения энергетического баланса супружеских пар… Прыгнуть я так и не смогла, стало ясно, что на самоубийство у меня не хватает сил. Потом появились спасатели, меня сняли с крыши и отправили в больницу в сопровождении эскорта из журналистов.
Чикахуа без всяких эмоций пожала плечами:
– Видео со мной в главной роли, стоящей на краю крыши небоскрёба, и последующий комментарий лечащего врача на тему депрессивного психоза, усугублённого алкоголизмом, стало последней каплей. Банкир негласно организовал развод, и меня тихо и без лишнего шума вышвырнули вон, предварительно напомнив обо всех подписанных бумагах и выплатив для гарантии отступных. Я вернулась в отцовскую квартиру и два дня просидела напротив бутылки, но впервые за год так к ней и не прикоснулась. Мне всё время слышался папин голос… И я решила, что должна закончить эту научную работу, как он хотел. За институт было уплачено, полученных отступных на поступление в аспирантуру хватало с лихвой. Если не транжирить, то вполне можно жить. Я спрятала бутылку, загрузила архив с отцовскими записями и принялась за работу.
Роскошная красотка тихо фыркнула, насмехаясь сама над собой:
– Но реальность оказалась иной. Как только в институте узнали о моём разводе, сразу же выперли отовсюду, разве что из самого института не смогли – плата-то внесена. С того момента я успела привыкнуть к тому, что всем вокруг плевать на мои личные качества и способности, за исключением внешности. Что в институте, что в шоу-агентстве, что вне этого, всё сводилось к примитивной формуле: хочешь получить выгодное предложение – ложись в постель. Не хочешь в постель – довольствуйся крохами. Девушкам с невзрачной внешностью такого никто не предлагал, по крайней мере на каждом шагу уж точно. Их жизнь была вполне обычной. Особенно тем, кому повезло родиться замухрышками. А моим красивым приятельницам из шоу-агентства повезло родиться без глупых иллюзий и идиотских внутренних метаний. По крайней мере они легко с ними справлялись. Я постоянно слышала от них что-то вроде, мол, чего ты заморачиваешься, страдать от отсутствия любви лучше в роскоши, чем на помойке. Все мы тут несчастные, глядим в бутылку, не ты одна, так что не выпендривайся и живи с нелюбимым, но состоятельным. Это не мы такие, это нас жизнь заставила. Так что лучше её не усложняй, она и без этого сложная.
