– А Ледков относится к другому типу?
– Я же вам сказал. Он за пятнадцать лет сделал свою компанию
ведущей, вышел на многомиллионные обороты. Думаю, не открою большого секрета,
если скажу, что он и сейчас далеко не миллиардер. У него есть достаточно денег,
но они заработаны его тяжелым трудом, талантом и умением находить общий язык с
людьми. Может, ешё немного удачи, время было такое интересное, когда можно было
скупать гектары леса за сущие копейки.
– Вот видите. Вы противоречите самому себе. Надо было
оказаться в нужном месте, чтобы купить эти гектары по бросовой цене.
– Но другие тоже были в этом месте. Тогда никто даже
предположить не мог, что бесхозный лес может приносить какие-то доходы. Или
заброшенные леспромхозы. Никто в них не верил. А Геннадий Данилович верил.
Времена не выбирают. Он меньше других виноват, что всё так произошло.
– Каждый человек проявляется в тех или иных обстоятельствах,
– согласился Дронго, – но время и пространство, – категории не только
физические. От людей зависит, в какую эпоху нам приходится жить. Время может
быть категорией нравственной.
– Кто-то из великих говорил, что на земле существуют два
тирана – случай и время, – задумчиво произнёс Левин.
– Это говорил Гердер, – вспомнил Дронго.
– Действительно? Гердер. Иоганн Готфрид Гердер. Как странно.
Никогда бы не подумал, что вы читали Гердера. С вашей профессией…
– С моей профессией только и думать о вечности. И о времени,
– возразил Дронго.
– Возможно. Времена действительно не выбирают, в них живут.
Возможно, вы правы. И часто от нас зависит, каким будет время, в котором мы
живем. Но, к сожалению, это понимают далеко не все. Или, точнее, совсем не
понимают очень многие.
Левин тяжело вздохнул.
– Я иногда думаю, через что пришлось пройти моей семье в
прошлом веке. Уму непостижимо. Невозможно представить, через какие страдания
они все прошли. Через какие испытания. Мои предки жили в Житомире, можете себе
представить? Царские погромы, черносотенцы, мракобесы, антисемиты. Затем
революция. Появляются петлюровцы, которые убивают всех без разбора, насилуют,
грабят. Потом деникинцы, потом снова какие-то бандиты. Потом махновцы. В общем,
доставалось от каждой новой власти. Наконец пришли красные, среди которых было
много евреев. Казалось, что всё. Живи и радуйся. Но не тут-то было. В тридцать
седьмом начали стрелять красных командиров, среди которых тоже было много моих
соплеменников. Соответственно их семьи отправляли в Сибирь или в Казахстан.
Оставшиеся их очень жалели, даже не подозревая, что с ними будет. Потом пришли
немцы. Нет, не немцы. Пришли фашисты, – поправился Эмиль Борисович, – и с ними
снова недобитые петлюровцы и польские националисты, которых мы уже начали
забывать. Истребляли всех, уже без разбора, просто отправляя в концентрационные
лагеря, где их сжигали. Не выживал почти никто. Моему отцу удалось чудом
бежать, но всех его родственников сожгли в Освенциме. Вот такое было время
нашего страха.
Эмиль Борисович достал платок и вытер лицо.
– Вы знаете, что в Польше почти не осталось евреев? Их
убивали фашисты, а отправляли в лагеря сами поляки. Так они ненавидели евреев.
Бежать было просто некуда. Они сразу выдавали евреев гестапо. Хотя среди них
тоже были порядочные люди. Это всё было уже в сороковые годы цивилизованного
двадцатого века. А во Франции гестапо вывешивало объявление и просило господ
французов не спешить с доносами на евреев, так как не хватало тюрем для
размещения в них всех представителей еврейской национальности, сданных
французами. Вот такая цивилизованная нация.
– Я слышал об этом.
– Потом наступила победа. И опять мы все радовались. Но в
сорок девятом началась борьба с «безродными космополитами». Подразумевалось,
что в первую очередь с евреями. А «дело врачей»? Наконец Советский Союз
проголосовал в ООН за создание государства Израиль, и Громыко стал почетным
гражданином этой страны. Что они потом делали, вы помните. Израиль на долгие
годы стал символом агрессора и врага. Любой, кто осмеливался даже заикнуться о
выезде в эту страну, автоматически превращался в изгоя. Вы же наверняка слышали
и знаете, как преследовали евреев, как не разрешали нам выезд к своим
родственникам, какие дискриминации были по пятому пункту. Потом перестройка.
Всем казалось, что теперь уже будет всё нормально. Но вместо этого стрельба,
террор, войны, нищета, голод. А мы ведь целый век помнили о том, как нас
убивали и преследовали. Вот мы и пошли в бизнес, как делали всегда. Ничего
другого мы делать просто не умели. Деньги были самым действенным и самым
сильным оружием евреев. Может, поэтому среди нас так много бизнесменов? А потом
девяностые годы. Снова стрельба, террор, устранение неугодных, стреляют прямо
на улицах. И снова массовый отъезд. Целый век нашего страха. Огромный, так и не
закончившийся век.
Многие уехали на «землю обетованную», рассчитывая найти
наконец там мир. И попали под ракеты Саддама Хусейна, под атаки
террористов-смертников, взрывающих магазины, рестораны, автобусы с мирными
людьми. И не было мира ни в стране, ни в их душах. Вот какие были у нас
времена, господин Дронго. Я с вами согласен, мы сами позволяем времени быть
категорией не физической, а нравственной. Или антинравственной, что гораздо
легче.
Он снова вытер лицо.
– Наши родственники уехали в Мюнхен. Их пригласили немцы, –
продолжал Левин. – Сейчас много еврейских семей выезжают в Германию. Немцам
кажется, что таким образом они возвращают некие долги нашему народу. Только я
не сумел бы туда поехать. Никогда в жизни. При одной мысли, что где-то ходят
люди, родители которых сожгли моего дедушку в печи Освенцима, мне было бы очень
плохо. Я понимаю, что немцы не виноваты, но ничего с собой поделать не могу.
Он снова замолчал. Затем тихо сказал:
– Мы, кажется, немного уклонились от темы.
– Нет, – ответил Дронго. – Это как раз тема нашего
разговора. Время наших страхов. Время нашего страха. Кто-то сумел рассчитать и
использовать мальчишескую дружбу в своих корыстных интересах. Я не верю в
маньяка, который действует с такой методичностью. Должен быть конкретный мотив,
конкретные причины для подобных преступлений. Самый богатый человек в этой
компании – Геннадий Ледков. И его друг Евгений Петунин. Тогда я задаю себе
вопрос, который волнует и вашего босса. Почему убийца начал не с них? Почему выбрал
в качестве первой жертвы – несчастного сторожа, который был неудачником по
жизни. Я подозреваю, что всё-таки должен быть человек в окружении Ледкова,
который связан с убийцей. Иначе все это нелогично, а поверить, что убийца
случайно пришел именно в тот момент, когда первую охрану уже сняли, а вторая
ещё не приступила к своему дежурству, я просто не имею права. Иначе я был бы
дилетантом, а не профессионалом.
– Я не верю, что такой человек есть в нашей компании, –
твердо сказал Левин. – Мы всегда старались опираться на некие моральные нормы,
не позволявшие нам опускаться ниже определенного уровня. У нас таких людей
просто не может быть.
