– Не знаю. Но он – мой первый мужчина.
Она покраснела, вздохнула, как девчонка, расстроившаяся из-за порванного чулка. Никакой вселенской грусти или сожаления.
– Я бы хотел быть с тобой… – Ему было трудно выговорить эти простые и такие важные слова. – Но не в качестве любовника, понимаешь? Я хотел бы всегда быть с тобой… Ты могла бы стать моей женой?
От слова «жена» повеяло немыслимым счастьем и умиротворением.
– Мне страшно. – Оля вдруг обняла его, прижалась к нему крепко, словно боялась, что он уйдет. – Мне страшно!
Ее слова утонули в нем, проникли в глубину души, ее непонятный страх передался ему, и он вдруг понял, что она пришла к нему не просто так, чтобы выпить лимонада или соблазнить его, довести до поцелуя. С ней что-то происходит, и она пришла к нему не за любовью, а за защитой, она, вероятно, хочет ему что-то сказать. Может, она беременна от этого своего Жени? И так напугана, что не может признаться в этом родителям? И что тогда ему, влюбленному в нее, делать? Советовать оставить (разумеется!) ребенка и выходить замуж за этого парня? А что еще? Настоящий любящий крестный только так и поступил бы. Но он, Юдин, мог бы предложить ей и другой вариант, тоже с сохранением ребенка, скажем – жениться на ней, беременной, и признать этого ребенка своим. Тем более что он никогда не понимал мужчин, считающих находящегося в чреве любимой женщины ребенка, зачатого от другого мужчины, ребенком именно этого мужчины. Этот ребенок принадлежит женщине! И если она пожелает, то сделает отцом ребенка того, кто захочет, или они этого захотят вместе. И он с радостью заберет ее к себе, беременную, они будут ждать рождения ребенка, и он знал, будет любить ее дитя, которое, появившись на свет, станет и его ребенком.
– Ты беременна? – Он решил помочь ей разродиться – пока что признанием.
Брови ее взлетели вверх, она слабо улыбнулась и замотала головой.
– Нет. Все в порядке. Я не знаю, почему мне так страшно. Может, такое случается со всеми?
– Что-нибудь произошло?
– Нет, абсолютно ничего. Говорю же, это нервное. Может, тому виной жара?
– Ты можешь рассказать мне все, Оля. Ты знаешь: я всегда на твоей стороне. Если у тебя что-то не ладится с этим… Женей и тебе некому рассказать, я выслушаю тебя.
– Разве ты не влюблен в меня? – тихо спросила она, словно боясь ошибиться.
– В том-то и дело, что – да. – Он почему-то не посмел употребить это изношенное, но такое верное слово «люблю». Быть может, потому, что еще не нашелся человек, придумавший точный синоним этому слову? Память и жизненный опыт с проворностью компьютера услужливо подкинули ему пачку слабоватых, хилых синонимов: боготворю, обожаю, души не чаю, сохну, питаю нежные чувства, страдаю, я без ума от тебя… Все так, но любовь – это нечто большее, нечто самое драгоценное…
– Но если ты любишь меня, зачем вообще говоришь о Жене? – Это сказано было едва ли не капризным тоном. Видно было, что с Олей происходит нечто сложное и опасное. Иначе она не пришла бы. А что, вдруг озарило Юдина, если она пришла к нему именно для того, чтобы услышать слова о любви и дать ему понять, что она согласна на все?! Может, в душе она уже давно принадлежит только ему, а он, идиот, ничего не понял? Но, с другой стороны, если завалить ее сейчас на диван, грубовато, но с любовью и страстью, так, как он сделал бы это, будь она его любовницей или женой, какой реакции можно ждать от нее? А если она пришла вовсе и не за этим?
Он испугался воображаемой картины: Оля со слезами на глазах, полуголая, бросается вон из комнаты, истерично бормоча на ходу – она все расскажет родителям, он изнасиловал ее, он грубый, такой же, как все… Этих женщин не поймешь!
Но зачем-то все же она пришла!
– Извини, но мне надо идти. – Оля поднялась и поправила растрепанные волосы, потом, словно вдруг вспомнив о ней, достала из сумки щетку и принялась причесываться.
Юдин, глядя на нее, продолжал себя спрашивать: правильно ли он поступил, что не воспользовался ее приходом и теми обстоятельствами, располагающими к любви? Эта ее просьба – принести мокрое полотенце… Бедная девочка, она, быть может, и сама изнемогала от желания, да только не знала, как и что сделать, чтобы он понял ее правильно?
Он настиг ее уже в передней, крепко обнял и принялся целовать.
– Максим, не сегодня…
Она сама подала ему надежду!
– Хорошо, когда? Может, ты придешь ко мне сегодня вечером?
– Не знаю… Я ничего не знаю. Я еще не решила, как мне поступить.
– Но ты же не любишь меня, иначе ты не пришла бы ко мне? – Он из последних сил пытался выяснить истинную причину ее прихода.
– Мне надо подумать. Нужно время, чтобы все понять.
– Но ты-то любишь меня? Хоть немного?
Она резко повернулась, схватила его за руки, поднялась на цыпочки и сама поцеловала его в губы.
– Максим… Ты прости меня! Прости.
И упорхнула. Желтое пятно – развевающийся сарафан – еще долго стояло в его глазах, прежде чем он – закрыл дверь.
– Ты, Макс, идиот, – сказал он себе и подошел к открытому окну.
10
К Зимину заглянул помощник и, вращая округлившимися глазами, сказал, что к нему пришли.
– Кто? – недовольным тоном спросил Зимин, целое утро изучавший дело об убийстве Извольской. Прошло три дня, прокуратуру одолевали журналисты с требованием объяснить, за что задержана Арнаутова, назревал скандал, мол, прокуратура взяла актрису только за то, что она была с убитой в ресторане, и т. д., и т. п. Так бывает всегда, когда убивают известных людей.
– Бутурлин его фамилия, он говорит, ему есть что сказать об убийстве Извольской.
– Какой-нибудь псих, – поморщился Зимин. – Ладно, давай его сюда, может, свидетель?
В кабинет вошел невысокий и весьма странно одетый молодой человек с разбитой губой. На бледном лице была размазана грязь, под глазами темнели синяки. Бессонница, подумалось Зимину.
– Вы кто?
– Бутурлин Евгений.
Зимин, не мигая, смотрел прямо перед собой: оленьи рога, вышитые на свитере, вызвали в нем ряд звуковых ассоциаций…
"…У него еще свитер такой был, грубой вязки. Сейчас же лето, но он был почему-то в длинном свитере, и рисунок на нем – зимний, с оленями. Коричневый, с белыми и оранжевыми оленями». Эти слова, принадлежавшие свидетелю Воронцову, передал ему по телефону Павел Смирнов. Он и до этого слышал от Арнаутовой что-то о коричневом свитере с каким-то бело-оранжевым рисунком, и вдруг приходит парень, одетый именно так, как было был одет преступник, напавший на четверых подвыпивших завсегдатаев ресторана «Золотая бабочка».
– Присаживайтесь.
Бутурлин сел и, уставившись в пол, твердым голосом произнес:
