Речь идет в данном случае, конечно, не о частной прядильне, а о тех до известной степени публичных прядильнях, где собиралась вся деревня или по крайней мере несколько молодых и более пожилых женщин один или два раза в неделю зимой для совместной работы. Эти собрания носили самые различные названия. В этих помещениях женщины сходились с веретеном и прялкой, чтобы скоротать длинный зимний вечер. А так как местным парням доступ сюда был не запрещен, то эти учреждения стали отправными точками общественных увеселений.
На этих собраниях царил обычай, в силу которого каждый парень сидел сзади своей девушки – а честь девушки требовала, чтобы за ней непременно ухаживал какой-нибудь парень, – добросовестно исполняя возложенную на него обязанность. А эта последняя состояла в том, что он должен был то и дело стряхивать с колен девушки отбросы пеньки. Исполнение этой обязанности, как нетрудно видеть, давало ухаживавшему за девушкой парню все новые возможности более или менее откровенного ухаживания, а как его, так и ее честь требовали, чтобы эти возможности не оставались неиспользованными.
Чем смелее и дерзче действовал парень, тем выше становилась его репутация в глазах девушки и тем более последней завидовали ее подруги, если верить жалобам современных проповедников морали. Из этого то и дело подтверждаемого современниками факта неоспоримо следует правильность нашего ранее сделанного указания, что работа была в общественных прядильнях только предлогом для культа Венеры и Приапа, что большинство крестьянских девок отправлялись туда главным образом для того, чтобы стать на целый вечер предметом подобных ухаживаний парней.
Вошедшее в поговорку плохое освещение этих помещений весьма способствовало таким эксцессам, на которые старики закрывали глаза. Часто помещение, где пряли, освещалось одной только лучиной. Если она гасла, когда отворялась дверь или вследствие другой причины, – а это случалось каждый вечер, – то, разумеется, ни один парень не медлил как следует использовать случай, а девки не очень противились их ласкам. Порой таким образом устраивались целые оргии. А так как они были по душе многим участникам, то последние сами усердно помогали случаю, так что лучина гасла по нескольку раз в один вечер. Существует немецкая поговорка (Das ist eine rechte Gurgelfuhr, вместо Kunkelfeier, Kunkel – веретено) для обозначения дикой сутолоки, и в ней еще отражается воспоминание о свалках, происходивших в таких прядильнях.
Не только девушки, но и замужние и вдовы участвовали в таких развлечениях. Если одни приходили с тем, чтобы облегчить дочке возможность сблизиться или пококетничать с парнем, то многие другие приходили для того, чтобы позволить парню или соседу таким образом поухаживать за ними. Что последняя цель довольно часто вдохновляла замужних, видно хотя бы из того, что мужья вечно жалуются на частое посещение их женами публичных прядилен. В масленичной пьесе «Ein Bauernspiel» («Крестьянская забава». – Ред.) мужик в следующих словах жалуется на жену:
«Часто уходит она с веретеном и остается там до окончания службы. Когда же я ее спрашиваю, почему она вовремя не пришла и где она была, она отвечает: „Оставь меня в покое“. И так набросится на меня, что я смолкаю и предоставляю ей делать, что она захочет».
Такие собрания часто сопровождались и веселой пляской. В некоторых местах парни приводили поэтому специально для этой цели музыкантов. Этими танцами обе стороны пользовались все ради того же откровенного флирта. В масленичной пьесе «Gar ein hübsch Fasnachtspiel» («Такой чудесный масленичный карнавал». – Ред.) парень между прочим хвастает такими подвигами во время пляски.
Обо всех этих обычаях кроме литературы наглядно свидетельствует и целый ряд пластических изображений, например рисунок Бехама «Прядильня», а также многочисленные карикатуры.
Самым убедительным доказательством, что этот обычай был во многих местностях чрезвычайно распространен, являются разные деревенские и городские указы, направленные против него.
Власти видели себя вынужденными вмешаться, так как порой, особенно когда тухла лучина, участники доходили до последней крайности, а еще чаще на обратном пути парню ничего не стоило подчинить своим желаниям чувственно возбужденную девушку. Парни, хвастающие своими подвигами в прядильнях, поэтому всегда спешат упомянуть и о последствиях, которые они будут иметь для девушки. Под влиянием ревности дело часто доходило далее до драки, искалечения, даже убийства. Чем явственнее собрания прядильниц вырождались в «ночи драк», как их называли в некоторых местностях, тем чаще власти были вынуждены ополчаться против них путем предостережений и угроз. В одном таком постановлении, изданном в Нюрнберге в 1572 году, говорится, что «неоднократно на таких сходках девушки совращаются или тайком от родителей принуждаются к неравному браку, а порой и подвергаются насилию и позору», что «молодые люди ссорятся между собой, ранят и убивают друг друга».
Когда все наказания оказались безуспешными, когда жизнь в прядильнях порой даже оказывалась причиной серьезных общественных бедствий, так как легкомысленное обращение с огнем приводило к пожарам, то во многих местах прядильни были закрыты. Но и эта мера была малодейственной и во всяком случае лишь временной. Прядильни то и дело снова возрождались, а с ними и прежнее времяпрепровождение, что видно из указов, направленных против безнравственности вообще и называющих ее главными очагами именно публичные прядильни.
Дальнейшей ступенью общественных развлечений были публичные бани. Если предлогом для посещения прядильни служил труд, то предлогом для посещения бани служили чистота и здоровье, ибо и в этом случае мы имеем перед собою организованную форму систематического культа Венеры и Приапа. В виде общественных бань эпоха создала, наряду с «пробными ночами» и публичными прядильнями, еще одну возможность откровенного флирта, с той только разницей, что в последнем случае он носил более индивидуальный характер, а в первом – более общий, массовый.
Подобно своеобразной роли, которую играла куртизанка, обычай банной жизни придает эпохе Ренессанса особенно характерный отпечаток. Пристрастие к бане, в Германии восходящее к древним германцам, основывалось на широко тогда распространенном убеждении, что частое и продолжительное посещение бани необходимо в интересах сохранения или восстановления здоровья. Обычай совместного купания обоих полов также восходит к очень ранним временам. Впрочем, обычай почти совершенно обнажаться во время купания имел и свою гигиеническую причину (кроме вышеописанного отношения эпохи к наготе, наиболее ярким выражением которого служил обычай спать без рубашки). По крайней мере этим гигиеническим мотивом постоянно оправдывался обычай полнейшей наготы во время купания. Долгое пребывание в бане вызывало у большинства воспаление кожи, так называемую банную сыпь, и эта сыпь доставляла при трении о материю сильную боль. А так как, с другой стороны, в этой сыпи видели предпосылку и неизбежное условие полезного действия бани на здоровье, то она и служила удобным поводом для возможно далеко идущей наготы во время купания.
Оба пола были в этом отношении одинаково требовательны. Мужчины носили в лучшем случае передник (Niederwadt) или же имели в руке маленький веник, когда выходили из бани. Одежда женщины была такая же легкая и состояла из маленького фартука (Badeher), едва прикрывавшего ее тело. Женщины обнажались даже еще охотнее мужчин. Вместе с тем они подчеркивали свою наготу, придавая ей характер раздетости. Они достигали этого изысканностью прически и сверкающими украшениями: ожерельями, браслетами и т. д. Они становились пикантно раздетыми дамами. Из первоначальной нужды таким образом сделали для собственного и чужого удовольствия – добродетель.
