– Ничего хитрого тут нет, – замечает Гэвин. – Просто спрашивай, что они хотят заказать, подноси еду, а потом время от времени интересуйся, не желают гости чего-нибудь еще, – не дожидаясь моего ответа, он вручает мне ручку и блокнотик. – Буду тебе очень признателен.
В следующее мгновение он исчезает за дверью, которая ведет в кухню. Я поворачиваюсь к посетителям, и пожилой кларнетист одаривает меня понимающей улыбкой.
Ничего сложного в этом нет, говорю я себе, повязывая вокруг пояса фартук. Поглубже вздохнув, я подхожу к ближайшему столику.
– Добрый вечер, – говорю я. – Сегодня я помогаю Гэвину обслуживать столики. Вам что-нибудь принести?
* * *
В половине одиннадцатого я приношу последний заказ, тирамису. В это же время Гэвин вешает на дверь табличку с надписью ЗАКРЫТО. Я вытираю стойку, последние посетители гуськом тянутся к двери. Одна женщина немного перебрала и теперь пошатывается. Вот она спотыкается на тротуаре, и кавалер хватает ее под руку.
Ноги у меня горят огнем. Скинув свои лодочки, я опускаюсь на ближайший стул. Гэвин наклоняется ко мне через стойку.
– Ты держалась просто потрясающе, – замечает он. – Пойдешь ко мне на работу?
– По-моему, ты мне льстишь, – с улыбкой отвечаю я. – Кстати, прошу прощения за ту неприятность с равиоли.
Гэвин смеется, вспоминая о том, как я плюхнула на пол тарелку с равиоли.
– Поэтому-то мы и не кладем на пол ковер. Так его гораздо проще держать в чистоте.
– Спасибо, что сразу не уволил, – улыбаюсь я.
– Ну как, ты проголодалась?
– Еще как! Ничто так не пробуждает аппетит, как работа официанта. Я думала, что истеку слюной, когда тот парень с углового столика заказал путанеску.
Я развязываю фартук, а Гэвин тем временем включает стереосистему, которая стоит за барной стойкой. Динамики оживают, и из них начинает литься негромкая музыка. Гэвин открывает бутылку вина и разливает его по бокалам.
– За новые начинания, – протягивает он мне бокал.
– За новые начинания, – откликаюсь я.
– Идем. – Он встает и сжимает мою ладонь. – Теперь я буду готовить ужин для тебя.
Я надеваю туфли и спешу за ним на кухню. Свет здесь приглушенный, отчего помещение выглядит на редкость уютно. Гэвин снимает со стены кастрюльку, а затем, налив в нее немного масла, ставит на огонь.
– Это блюдо, – говорит он, указывая на кастрюлю, – я готовлю для тех, кто стоит перед серьезным выбором.
– О чем это ты? – качаю я головой. – Мне вовсе…
– Ты получила в наследство магазин, который находится за тысячи миль от твоего дома и работы. Ясное дело, тебе придется принимать решение. Причем весьма серьезное.
Гэвин добавляет в кастрюлю чеснок, после чего как следует встряхивает ее. За чесноком следуют базилик и целая горка нарезанных помидоров.
– В таких случаях помогает паста арабиата, – замечает он. – Это то средство, которое делает ум более ясным.
– Если бы все было так просто, – улыбаюсь я.
– Поверь, все так и есть. – Гэвин ставит соус на огонь, а сам садится рядом со мной за стол. – Расскажи мне о себе, – просит он.
– Что именно тебя интересует? – осторожно спрашиваю я.
– Я знаю, что ты выросла в этом городе, а потом уехала на другой конец страны. Почему?
– А если я скажу, что в этом виноват дождь? Поверишь?
– Нет, – улыбается он. – Я прожил тут достаточно долго и знаю, что жители Сиэтла не боятся дождя. Вы привыкли к сырости.
– Верно, – усмехаюсь я. – Мы даже не пользуемся зонтами.
– Я заметил, – усмехается он в ответ. – Вас может затопить, но никто и ухом не поведет. А еще эта странная привычка носить шлепанцы в январе!
Я смущенно пожимаю плечами.
– Да уж, таких, как мы, еще поискать.
– Так в чем же причина? Почему ты все-таки уехала?
На мгновение я отвожу взгляд.
– По той же причине, по какой все уезжают из дома. Чтобы доказать…
– Доказать что?
– Понимаешь, у меня произошла стычка с матерью, – говорю я. – Она никогда меня не понимала. Мы с ней слишком разные. И мне совсем не хотелось стать такой же, как она. На работу она смотрела не иначе, как на тяжкое бремя. Как я теперь понимаю, это потому, что ей так и не удалось найти своего призвания. Трудно проявлять энтузиазм, когда работаешь в продуктовом магазинчике.
– Ну почему же… Если ты любишь работать в продуктовом магазине… – возражает Гэвин.
– Верно, – киваю я. – Но это не про маму. Она свою работу не любила.
– Получается, что ты хотела найти свое призвание?
– И да и нет, – отвечаю я. – На самом деле я всегда думала, что останусь в Сиэтле и буду помогать Руби с книжками. В детстве я только об этом и мечтала. Но после скандала с мамой я почувствовала, что мне лучше уехать. Я хотела найти свой путь. Не знаю, понятно ли это тебе…
– Очень даже понятно, – замечает Гэвин. – Нечто подобное случилось и со мной.
Я смотрю на него.
– Словом, я решила уехать как можно дальше. Руби училась в колледже на Восточном побережье, вот и я стала присматриваться к этим местам. И в итоге остановилась на нью-йоркском университете. Вместе с письмом, которое извещало меня о зачислении, я получила и полную стипендию.
– Ну и ну! – восклицает Гэвин. – Да ты, должно быть, окончила школу круглой отличницей!
– Нет, – качаю я головой. – То есть оценки у меня были хорошие, но далеко не лучшие. Как мне объяснили, стипендию я получила благодаря щедрости анонимных лиц, которые пожелали остаться неизвестными. Так они решили отметить успехи девочки из малообеспеченной семьи. В любом случае я была искренне признательна за полученную возможность, ведь благодаря этой стипендии я сумела получить диплом финансиста.
Во взгляде Гэвина явно читается замешательство.
– Но почему ты выбрала именно финансы?
Ну что тут скажешь?
– Видишь ли, – вздыхаю я, – когда мне пришлось определяться со специальностью, я присмотрелась повнимательнее к финансовой области и подумала: «Ага, финансы – это деньги. Если я научусь управлять деньгами, то никогда уже не буду бедной». В итоге я без особых затруднений постигла эту науку, так что все и правда обернулось к лучшему.
– К лучшему ли? – Гэвин смотрит на меня с явным недоверием.
– Конечно. – Я стараюсь говорить как можно увереннее.
– А как Руби отнеслась к твоему отъезду?
Мое сердце сжимается при мысли о том, что я так давно не заглядывала в «Синюю птицу». В нашу последнюю встречу в глазах у Руби стояли слезы, хоть она и пыталась их всячески скрыть.
