Просмотрев по диагонали ужасающий отчет судмедэксперта о смерти Жан-Мишеля Флореса, а также отчеты прочих экспертов и фотографии с места преступления, она заинтересовалась заметками самого Брока, в основном касавшимися семьи Флорес.
В ее мозгу постоянно вставали два вопроса: почему были убиты отец и сын Флоресы? И почему смерть Жан-Мишеля обставили такими зловещими декорациями?
Никакой связи между темными делами Даниэля Луазо и ужасными убийствами Флоресов пока не обнаружилось, но Брока был глубоко убежден, что где-то она все-таки существует. И что фотограф Микаэль Флорес, быть может, обнаружил ее, чем и спровоцировал как собственную смерть, так и смерть своего отца.
К несчастью, он не успел довести до конца свои поиски.
Что же такого сделал Жан-Мишель Флорес, чтобы заслужить подобную участь? Он никогда не состоял на учете, никогда не привлекался полицией ни за какие нарушения закона. Зауряднейший гражданин, интегрированный в общество, слившийся с общей массой.
Камиль внимательно пробежала глазами заметки Брока. Жан-Мишель Флорес родился в Париже, отец – испанец, мать – француженка. Большую часть жизни он провел в Париже, где вместе со своей женой Элен владел обувным магазинчиком.
Их сын Микаэль родился в Париже, в общедоступной больнице Ларибуазьер. А месяц спустя Флоресы неожиданно переехали в Онфлер. Согласно заметкам Брока, все, казалось, было сделано в спешке: в этом нормандском городе они купили дом и сразу затем магазин готовой одежды, словно хотели сбежать из столицы как можно скорее.
Камиль внимательно прочитала рукописные заметки Ги Брока:
[…] Я допросил сестру Жан-Мишеля Флореса. Она вспомнила странное поведение брата некоторое время спустя после рождения Микаэля. Он и его жена, обычно такие открытые и улыбчивые, внезапно сделались затворниками. Жили, отгородившись от мира, а потом закрыли свою лавку и уехали в Нормандию. «Вот так, ни с того ни с сего», – сказала сестра, щелкнув пальцами.
Однако Элен была женщина жизнерадостная. И была очень счастлива, произведя на свет сына. Сестра Жан-Мишеля была в родильном отделении вместе с ним и своими глазами видела, как 8 октября 1970 года родился ребенок. Ребенок, которого они желали больше всего на свете. Жан-Мишель очень любил свою жену. Они знали друг друга больше пятнадцати лет, всегда жили в Париже и регулярно ездили в Испанию, откуда Жан-Мишель был родом.
Не рождение ли Микаэля вызвало разрыв с близкими и их отъезд из столицы? Невозможно узнать наверняка. Как бы там ни было, Жан-Мишель Флорес переехал, чтобы начать новую жизнь вместе с Элен.
Но через полгода она покончила с собой, бросившись под поезд.
Другая подробность, и далеко не маловажная: сестра Жан-Мишеля была убеждена, что ее брат «во что-то ввязался», хотя не могла уточнить, во что именно. Через две недели после рождения сына он попросил у нее крупную сумму денег (больше 30 000 тогдашних франков, что было очень много), поклявшись, что вернет. Но так и не сдержал свое слово […].
Камиль закончила чтение, вопросов не убавилось, зато ей стало как-то не по себе. Почему мать покончила с собой после рождения столь желанного ребенка? Чем был вызван внезапный переезд и разрыв с родственниками? И зачем нужны были деньги?
После смерти жены Жан-Мишель остался вдовцом. Горе его подкосило. Он не захотел снова жениться и в одиночку воспитывал своего сына Микаэля, уже не покидая ни Онфлер, ни свой магазин.
А сорок лет спустя отца и сына убили.
Камиль задумалась. Она читала и перечитывала заметки, убежденная в том, что прошлое Флоресов что-то скрывает и что отгадка прямо здесь, перед ее глазами. Быть может, это имело отношение к рождению Микаэля? Разумеется, она вспомнила о маленьком скелетике, о фотографии беременной Марии с двумя монашками. И о семейном альбоме с вырванными листами… Об этой матери, которая никогда не улыбалась.
Но даже рассматривая проблему со всех сторон, она не нашла никакой зацепки, никакой связи с остальным расследованием. Впрочем, на что она надеялась? Над этим делом бились десятки полицейских, однако все, что смогли из него извлечь, умещалось на нескольких страничках…
Но в их руках не было ни скелета, ни альбома, ни фотографии некой Марии. Несмотря ни на что, Камиль продолжила свой поиск. Надо углубляться в прошлое все дальше и дальше. Дойти до самых истоков.
Ее мобильный телефон завибрировал. Она закрыла папку и посмотрела, кто звонит. Борис. Она немедленно ответила:
– Привет, Борис.
– Привет, Камиль. Как погода в Этрета́?
– Откуда тебе известно?
– Я тебя не первый день знаю.
Камиль подняла усталые глаза и помассировала виски. Было всего четыре часа дня, солнце все еще стояло довольно высоко. Большинство туристов сбежали, напуганные яростью грозы или по-прежнему угрожающим небом. Оставались только несколько влюбленных парочек да тех, кто выгуливал своих собак. Против света мужчины и женщины казались фигурками китайского театра теней.
– Обещаю, что все тебе объясню, – сказала Камиль, – но по телефону это слишком сложно. Да, ты прав, я пока не еду в отпуск. Дело бывшего хозяина сердца привело меня к двойному убийству – отца и сына Флоресов, так что я копаю потихоньку…
– Какая связь между Даниэлем Луазо и Флоресами? Особенно если учесть, что они погибли через полгода после твоего донора.
Камиль не хотела признаваться ему по телефону, что носит в себе сердце подонка. Человека, который похитил, а может, и убил двенадцать девушек.
– Их пути пересекались в прошлом, – с трудом нашлась она. – Ты же знаешь, как близко к сердцу я принимаю это расследование.
– Как раз случай это сказать.
– Борис… Я в самом деле хочу поблагодарить тебя за все, что ты сделал для меня.
Неясный вздох на другом конце линии.
– Ладно, – отозвался он. – Угостишь меня обедом в офицерской столовке, когда вернешься.
Камиль слегка улыбнулась:
– Ты заслужил право даже на ресторан. И вдобавок еще на боулинг, если у тебя есть новости о Марии.
– Да, есть, надо было сразу сказать. К счастью, мой испанский не так уж плох. Служащий в тамошней мэрии, с которым я говорил по телефону сегодня после обеда, нашел аж трех Марий, живущих в Матадепере, но только одна-единственная подходит по возрасту. Ее зовут Мария Лопес, сейчас ей пятьдесят восемь лет…
Камиль прижалась ухом к телефону. И пристально смотрела на два далеких неподвижных силуэта внизу, справа от себя.
– По словам этого парня, она всегда была немного слабоумной, – продолжил Борис. – А несколько месяцев назад ее поместили в психиатрическую больницу в Матари, городке километрах в двадцати от Барселоны, потому что она изрезала себя садовыми ножницами. Она так и держала их в руке, когда ее, полумертвую, обнаружили дома. Это тем более странно, если обратить внимание на дату помещения в больницу: пятнадцатое февраля две тысячи двенадцатого года.
