Но оказалось, что это еще не конец. Я никак не могла выкинуть из головы несчастного пса. Я мучилась угрызениями совести. Вспоминала печальные карие глаза, виноватое выражение на морде, которое присуще каждой собаке, которую мучает человек — «вершина эволюции», «венец творения», главенствующий вид.
Через три дня, в сумерки, я украдкой завернула к хлопкоочистительной машине. Села на край запруды, внимательно наблюдая за кустами. Через пару минут мое терпение было вознаграждено. В кустах возился какой-то зверь. Пес жив! Мы не опоздали. Едва дыша, я прислушивалась к хрусту сучьев, пока из-за деревьев не появился… Тревис. Мы уставились друг на друга.
— Видел его?
— Нет, но индейка съедена, это хороший знак.
— Наверно. Но это могла быть лиса. Или койот. Или муравьи утащили.
Тревис нахмурился.
— Муравьям не под силу утащить всё.
— Муравей может поднять груз в пятьдесят раз тяжелее себя. Поэтому муравьи — одни из самых сильных животных на Земле. Думаешь, их за это больше уважают? Нет!
— За что их уважать?
Я только вздохнула.
— Пошли домой.
— Я видел сон про этого пса, — вдруг сказал Тревис.
— Я тоже, но что делать, я все равно не знаю.
Мы собрались уходить, но тут я заметила краем глаза какое-то движение возле водозабора. Резко повернулась и успела увидеть, как на крутом берегу, в норе, наполовину скрытой старым, расщепленным молнией пекановым деревом, исчезает кончик острого носа. Как раз там, где было убежище Бандитки.
— Тревис, смотри! Это, наверно, Бандиткина нора, там, под сухим пеканом.
— Правда? — брат так и расцвел.
— А может, это вовсе и не Бандиткина. Может, койпес там всегда прятался. Безопасное местечко. Я пошла за едой. Сиди тихо, не шевелись.
Тревис кивнул. На лице — неописуемое блаженство. Я бросилась к конторе. Мистер О’Фланаган как раз собирался запирать. Он щекотал Полли под подбородком (ну, в общем, там, где мог быть подбородок, если бы у попугаев были подбородки).
— Мистер О’Фланаган, можно мне немного печенья?
— Конечно, дорогая, бери сколько хочешь.
Я сказала «спасибо» и высыпала содержимое вазочки в карман фартука.
— Господи, тебя что, дома не кормят? — удивился мистер О’Фланаган.
Мне в первый раз пришло в голову, что он, возможно, считает меня весьма странным ребенком.
Я тихонько подкрадывалась к берегу. Необязательно топать, как слон. Бедная собачка и так уже напугана.
Показала печенье Тревису. Он удивился.
— Собаки такое едят?
— Не сомневаюсь, сейчас он съест все, что дадут.
Прикинула, как спуститься к норе.
— Ты держишься за дерево, я держусь за тебя.
Полпути я проделала ползком, крепко вцепившись брату в руку, потом старательно прицелилась и кинула соленую печеньку как можно ближе к норе. Бросила следующую, на пару футов подальше, потом еще одну, и еще, и еще. Получилась дорожка; надеюсь, это выманит койпесика наружу. Тревис вытянул меня наверх, и мы стали ждать, что будет дальше.
Показалась острая мордочка. Расцарапанный нос так яростно подергивался, что я почти могла прочитать собачьи мысли: «Съедобно? Тогда в чем подвох? Если даже подвох, может, стоит рискнуть ради кусочка съестного?»
Койпес до половины показался из норы. Принюхался. Мы с Тревисом сидели не шевелясь. Он несмело ухватил печенье и сразу же нырнул обратно в свое убежище. Мы терпеливо ждали, пока несчастное животное решит, стоит ли печенье затраченных усилий.
По-видимому, дело того стоило. Через минуту он снова вылез из норы. Наконец-то мы смогли рассмотреть его вблизи. Зрелище одновременно и отвратительное, и душераздирающее. Шкура вся в рубцах и струпьях — наверно, от выстрелов. Это он воровал кур, так что мистеру Гейтсу даже пришлось купить патроны к дробовику? Койпес с опаской на нас поглядывал. Я бы так оценила его состояние духа: настороженность, но отнюдь не панический страх. Не спуская с нас глаз, он неуверенно прихватил следующее печенье, потом еще одно. Когда печенья кончились, он на всякий случай еще поискал в кустах, но, конечно, без толку.
Мы медленно поднялись, стараясь не делать резких движений. Пес наблюдал за нами, не пытаясь удрать обратно в нору. Тревис начал ободряюще, нараспев — так говорят с животными, с детьми и совсем уж с идиотами:
— Хорошая собачка, такая хорошая собачка…
В благодарность койпес завилял хвостом, как самая настоящая собака.
Конечно, Виола первой обнаружила, что Тревис завел еще одного питомца. Кто у нас отвечает за кладовую? Мы понимали: на печеньях псу долго не продержаться. Чтобы поправить здоровье, ему нужно мясо. Но это нелегко: Виола весь день торчит на кухне, и в кладовую надо идти мимо нее. Ей точно известно, сколько осталось мяса, молока, хлеба или яиц, она назубок знает, сколько еды потребуется на обед трем взрослым, семерым растущим детям, приезжей кузине и ей самой с двумя наемными помощниками.
Мы с Тревисом обсудили этот вопрос.
— Самое простое — попросить лишний бутерброд в школу. Тогда ты сможешь на обратном пути остановиться у запруды и покормить пса. Если ты возьмешь еду в школу, она не догадается, что это не для тебя, — предложила я.
— Кэлли, какая же ты умная! И хитрая!
— Ну спасибочки.
Мы подступились к Виоле в одну из редких минут досуга между обедом и ужином. Она спокойно пила кофе на кухне.
Не успела я открыть рот, как она спросила:
— Что на этот раз? Кого вы теперь подкармливаете?
Я ошалела от ее проницательности.
— Откуда ты знаешь? — выпалил Тревис.
Я собиралась все отрицать, но брат оказался быстрее.
— Когда я вижу тебя, — Виола ткнула пальцем в меня, — и тебя, — она показала на Тревиса, — вдвоем на кухне, мне сразу понятно, что это неспроста.
Я помню в этом доме каждую крошку, так что не воображайте, вам меня не надуть. Ясно?
Мы тупо смотрели на нее. Пожалуй, я не такая уж умная и хитрая, как думает Тревис. А может, и нет? Я судорожно соображала. Как можно воздействовать на Виолу?
— Ладно, поймала. Еда для голодающей кошки с хлопкоочистительной машины.
Тревис вытаращился на меня. Как бы он не испортил всю игру.
Виола помягчела — на это я и надеялась.
— Для кошки, значит?
Она взглянула на свою любимую Идабель. Кошка спокойно спала в своей корзинке.
— Она ужасно тощая, — добавила я и тоже посмотрела на Идабель.
— Почему же она не ест крыс? На хлопкоочистительной машине полно крыс, твой папа вечно жалуется.
