Нас провели.
Понимая, что мы можем проскочить мимо катера и скрыться в Гетто, откуда нас уже не выкуришь, один из патрульных устроился на верхнем балконе. «Канарейка» накрыла посудину.
Я вынырнул возле стока, под козырьком, довольно далеко от того места, где тонула лодка. Мюр и Белфоер выжили, я увидел их на противоположной стороне канала, прячущимися за гондолами. Девушка не заметила меня среди плавающих в воде обломков, а я не стал обнаруживать себя, и они скрылись в тумане.
Проплыв ярдов двести, стараясь не стучать зубами от холода, я выбрался по каменной лесенке на набережную, слыша, как перекрикиваются жандармы, разыскивая нас. Подтянувшись на руках, перелез через церковную ограду и ушел вежливо. Не прощаясь. Жандармами за последние дни я был сыт по горло.
Глава шестая
«Кувшинка»
В пробуждающееся утро я входил с потерями.
Ботинки без шнурков не выдержали стресса прошедшей ночи и сказали мне прости-прощай, предпочитая доживать свой век на дне, в уютном иле. Я счел это форменным предательством, бегством с поля боя. С друзьями так не поступают.
Сейчас я был более сырым, чем Хервингемм после десятидневного дождя, и провел пару часов в какой-то наполненной крысами подворотне, выжимая одежду, а затем пытаясь согреться.
Я находился на востоке Верхнего. Некоторые именно его называют настоящей Риертой. Городом потерянных возможностей и утраченных мечтаний. Довольно романтично, при учете того, что здесь можно потерять не только подобную ерунду, но и куда более серьезные вещи. Жизнь, например. Куда ни шагни, кругом районы бедноты и черни, фабричных рабочих и трудяг, которых на юге столицы ни во что не ставят. Верхний славится выброшенными на свалку людьми, а также пьяницами, мерзавцами, неудачниками и суровыми бесчувственными ребятами. Последние – соль этой забытой многими земли. Верхний куда хуже Горохового Супа, но намного лучше Трущоб.
Если удача от тебя отвернулась, то последние – твоя следующая остановка. И скорее всего финальная. Дальше падать уже некуда. Я прожил здесь какое-то время и видел многое. В том числе и то, что вспоминать не хочется. Многие ругают мой родной Хервингемм за излишнюю жесткость, но, как по мне, столица Королевства – пуховая подушка по сравнению с молотом и наковальней города, в котором я сейчас нахожусь.
Светало. Заспанные люди покидали дома, отправляясь пешком и на лодках в Стальную Хватку. Утренняя смена заводов и фабрик шла вдыхать оплаченную порцию гари, горбатясь в сталелитейных, прокатных, индукционных цехах.
Еще один филиал ада, оставшийся на земле после войны, в черной пыли фабричных корпусов. Тут легко и быстро можно набить бронхи металлическим песком, среди огня и пара. На мой взгляд, уж лучше сдохнуть где-нибудь в окопе от пули, чем среди воющих, рокочущих, испускающих пламя мясорубок и костедробилок, снабжающих сталью человечество, отплевываясь кровью, текущей у тебя из горла, и кусками легкого.
Тяжелая работа. Мой папаша тянул лямку на одной из таких фабрик востока Хервингемма, а затем безбожно вливал в себя все, что могло гореть.
Чем хорош Верхний, так это тем, что никто не сует нос в твои дела. Здесь в большинстве случаев ты обладаешь невидимостью. Грубо говоря, тебя не замечают, и порой (если, конечно, не лежишь на мостовой, проткнутый в десяти местах, ожидая помощи) это довольно удобно. За время путешествия по узким, похожим на ущелье улицам, где балконы выступали над головой, точно ржавые козырьки кепок, я лишь раз встретил патруль жандармов – лодка с ними проплыла по каналу, но на меня они даже не посмотрели.
Оставалось лишь радоваться природной лени и отсутствию рвения у тех, кто при желании может доставить тебе массу проблем.
Лавка старьевщика, приютившаяся между двух домов с отсыревшими стенами, в глубине заваленного мусором и осенними листьями двора, оказалась закрыта. Но я, ничуть не обескураженный этим, упорно продолжал долбить в дверь, не обращая внимания на лай собаки из окна второго этажа.
Наконец в темном проеме маленького стекла появилось белое мясистое лицо.
– Закрыто! – Сутулый старьевщик, вооруженный палкой, смотрел мрачно. – Вижу, тебе неймется. Откроюсь через час.
– Через час я найду другую лавку.
Когда приводишь резонные аргументы, то люди склонны к ним прислушиваться. Разумеется, если это им выгодно.
– Черт с тобой. – Он посторонился, пропуская меня внутрь. – Надеюсь, ты не зря меня беспокоишь. Решил открыть купальный сезон?
Моя одежда все еще была мокрой.
– Вроде того. Нужны ботинки.
– А где твои?
– Мы расстались по обоюдному согласию.
– Шутник, значит, – констатировал тот, не спеша избавляться от палки. – Ну, куда лучше, чем нытик, который плачется, что его грабанули в переулке. Платить чем будешь?
Я достал пистолет двадцать второго калибра.
– Ограбление ради ботинок? – Не сказать, чтобы он испугался. И я его понимал. Многие лавки в северных районах города находятся под «защитой» Старухи и ее кукол. Только идиот будет грабить. Потом его обязательно найдут и выпотрошат в назидание остальным.
– Хватит пороть чушь. – Надо признаться, с утра мое настроение было не слишком хорошим, особенно без чашки чая, сдобренного внушительной порцией бренди. – Никто не собирается тебя грабить. Предлагаю обмен.
Он подумал мгновение, нехотя отложил палку в сторону:
– Идет. На твою ногу что-нибудь да найдется.
В общем-то мы остались довольны друг другом. Ботинки мне сейчас были важнее пугача – битого стекла на улицах куда больше, чем негодяев, которые позарились бы на мои пустые карманы. Еще в торге я отвоевал подтяжки для брюк, чему вполне закономерно радовался.
Старьевщик, прощаясь, оказался настолько дружелюбен, что дал мне совет:
– Вижу, ты не местный. Поостерегись. В северных районах города объявили комендантский час на ближайшую пару дней.
– Что случилось?
– Стачка в цехах Стальной Хватки. Работяги требуют нормированный рабочий день и повышение зарплаты. Дуксу это не нравится, а когда ему что-то не нравится, случаются неприятности.
Неприятности. Я жить не могу без неприятностей. Так что ими меня сегодня точно не напугать. Особенно если между ногами и землей есть подошва.
Наверху стукнула оконная рама, тут же в унисон ей захлопали голубиные крылья, и широкие птичьи тени скользнули по узкому проулку, на несколько мгновений погасив солнце. Старуха с растрепанными волосами, торчащими из-под неаккуратного чепца, вздрогнула от неожиданности и ругнулась.
Она сидела возле открытой двери, на вынесенной из квартиры маленькой скамеечке, в одной ночной рубашке, блеклой, похожей на купол, и дымила папиросой, пытаясь перещеголять паровоз. У нее были все шансы на победу – серое облако, едко пахнущее дешевой махоркой, казалось, накрывало всю округу. Бесконечные линии выстиранного белья, висевшего на растянутых по кварталу веревках, должны были отлично впитывать в себя табачную вонь. Но живущих здесь мало заботили подобные мелочи.
