Я относился к этому… как к должному. Мир меняется со скоростью лесного пожара, и роль женщины в нем – это меньшая проблема для тех, кто старается бороться с этим явлением.
Ведь если только вспомнить…
Сто пятьдесят лет назад мы еще плавали под парусами. Затем появился уголь, задержавшийся меньше века и с каждым годом сдающий позиции новому мессии – мотории. И папаша Уолли прав, пускай он тысячу раз старый хрыч, через шестьдесят лет, когда дед давно спрячется в могиле, мир изменится еще сильнее. Мотория, скорее всего, будет повсеместной. А вместе с ней повсеместным станет то, что сейчас с таким трудом пытаются сдержать и не дать распространиться по миру, – ингениум, контаги и то, о чем мы еще пока не подозреваем. Как перевернется наша жизнь, когда под мостом или в соседней квартире вдруг появится чудовище-людоед, навсегда переставший быть человеком, а в доме напротив или в одном с тобой трамвае станут ездить люди, способные взглядом расплавить стальную балку и вот-вот грозящие соскользнуть в безумие, из которого нет возврата?
Или, быть может, все станет куда лучше?
Общество примет ингениум, найдет способ нейтрализовать опасность? Черт его знает. Возможно, я смогу дожить до ответов, если меня не сожрет какой-нибудь не в меру голодный троглодит или не найдет ретивая пуля.
Поначалу все шло очень неплохо, я бы даже сказал, хорошо. Мы проходили квартал за кварталом, дышащие сыростью и запустением. Отовсюду раздавался тихий и осторожный писк, крыс тут развелось достаточно – они шныряли вдоль домов, порой перебегали улицу, прятались в упавших водосточных трубах и рылись в грудах старой рухляди. Здесь было их царство, во всяком случае, до тех пор, пока не появлялись контаги.
Внезапно все стихло. Словно ветер ударил по фрамуге, распахнул ее и задул стоявшие на столе свечи. Крысы заткнулись со столь дружным единством, что даже придурок из Кавардака
[78] подберет свои слюни и поймет, что пришло время, когда не стоит привлекать внимание воплями о том, что ты премьер-министр и королева в одном лице.
Мюр ловко юркнула за низкий постамент памятника, от которого сейчас оставались целыми одни лишь ступни, все остальное грудой мраморных обломков было раскидано вокруг. Я спрятался тут же, хотя укрытие, признаюсь честно, было так себе.
Оно проползло по улице мимо, и я сомневаюсь, что это существо, которое язык не повернется назвать человеком, смогло бы разглядеть нас, даже если бы я стоял у него на дороге. По банальной причине – голова у контаги отсутствовала, вместо нее из плеч торчал покатый холмик. Ни рук, ни ног. Только изуродованный, удлиненный торс с выступающими из спины, сросшимися в гребень ребрами и… черт знает… змеиный хвост? Ползло оно как змея – быстро и совершенно бесшумно.
Когда контаги оказался на участке мостовой, залитой лунным светом, он стал еще более отталкивающим, чем прежде. Бледный червь с отвратительными язвами и черными точками по всему телу. Приблизившись к дому, чудовище внезапно выстрелило вверх десятками тонких длинных отростков, похожих на усики плюща. Оплело ими балкон второго этажа и втянуло себя на него, а после скрылось в здании.
О том, что оно ушло, известили вновь запищавшие крысы.
– Раньше здесь звучал детский смех, – с дрожью в голосе произнесла Мюр. – А теперь живет такое. Мы в заповеднике кошмаров, Итан.
И кошмары отделяет от города с его домами, фабриками, переулками, прекрасными садами, сахарными дворцами, оперными театрами и уютными кафе лишь Железный гигант.
После этой встречи двигаться под прикрытием домов казалось нам не самой лучшей идеей. Я то и дело посматривал наверх, где на каждом выступе, карнизе или балконе могло притаиться создание, способное оплести нас щупальцами, задушить, затащить в свое логово.
Не слишком приятное ощущение, скажу я вам.
Улица впереди сужалась. Раньше здесь находились старые ворота – до сих пор еще была видна арка прохода, на которую следующие поколения риертцев взгромоздили целый этаж, используя ее как опору. И в самой узкой части мы встретили очередного контаги.
Он сидел прислонившись спиной к стене, деформированная голова опущена, лицо скрыто за волосами, а неестественно длинные ноги вытянуты и перегораживали проход.
Мы с Мюр остановились, сомневаясь, стоит ли настолько рисковать, проходя от него на расстоянии вытянутой руки.
– Лучше вернемся и найдем другой путь. По соседней улице, – предложил я.
И она, не отводя взгляда от спящего, сделала шаг назад, соглашаясь.
Следующий час прошел без приключений, приняв нас в лабиринт проулков заброшенной части Риерты. Иногда, подозревая опасность, я просил девушку повременить и шел вперед в одиночку, ярдов на двести-триста, чтобы проверить, нет ли ловушки.
Мои опасения были напрасными, эта часть Старой Академии оказалась оставлена всеми, включая контаги. Лишь раз я заметил присутствие человека – разбросанные и практически утонувшие в грязи кости. Кусок бедренной и ключица.
Не знаю, кем был этот несчастный. Чудовищем, которое пожрали более сильные братья, или заболевшим бедолагой, не успевшим им стать. Мюр останков не заметила, смотрела в другую сторону, на газетный киоск, краска с которого давно облезла, и я не смог различить, что написано на его стенках. Он зарос странной паутиной, а может, каким-то налетом плесени, и мы обошли его по дуге, не приближаясь.
Дома, переулки, улицы и кварталы сплелись для меня в один комок светотени. Все одинаковые, мрачные, сырые, покинутые и зловещие. Я ждал беды в любой момент, она была расплескана в воздухе, точно дорогие, излишне сладкие духи, которыми облила себе шею дама с отсутствием меры и вкуса.
Трижды путь нам преграждали завалы: старые постройки не ремонтировали и не поддерживали десятилетия, и, разрушенные сыростью, годами и грунтовыми водами, те теряли фрагменты стен, заваливая проулки кирпичом. Перебраться через эти преграды было можно, но лишь с известной долей проблем – камни качались под ногами, осыпались и вызывали слишком много шума. Приходилось искать обходные пути, а это занимало лишнее время, и ночь текла мимо нас, точно вода сквозь пальцы.
Иногда мы срезали путь, проходя через здания и оказываясь во внутренних дворах, еще более заброшенных, чем центральные проспекты. Тут пахло такой же «свежестью», точно из разверстых кладбищенских могил, и мы старались не задерживаться в местах, которые, возможно, служили логовом для зверей, потерявших человеческое обличье.
Кроме писка крыс и шума ветра Старая Академия порой исторгала из себя и иные звуки. Часто странные и непонятные. Она внезапно вздыхала, стонала, тихо шептала, словно живое существо, кашалот, потерявшийся в глубинах океана. Он пытался всплыть на поверхность, сделать вдох, но вес воды и щупальца огромных кальмаров, что изранили плоть, не давали ему этого. И вот-вот должна была наступить развязка.
