— А какое отношение это имеет к делу? Меня ведь пригласили, чтобы поговорить о письме, верно?
— Именно так.
— Вот и давайте говорить о деле, а не о моей личной жизни.
Больё одарил ее хмурым подозрительным взглядом:
— Что вы делали двадцать четвертого декабря? Были одна или с семьей?
— С моим женихом…
Лейтенант никак не отреагировал, и Кристина сочла нужным добавить:
— Мои родители пригласили нас на рождественский ужин.
Она поудобнее устроилась на стуле, лихорадочно соображая, стоит ли говорить, что какой-то мужчина достает ее по телефону и о моче на коврике. «Не лучшая твоя идея, милочка», — съязвил внутренний голос. Ее собеседник выглядел не слишком восприимчивым. Интересно, коллега рассказал ему, чем она занимается? Видимо, нет, хотя это вряд ли помогло бы…
— Очень хорошо. Давайте поговорим о письме, — продолжил полицейский. — Его бросили в ящик двадцать четвертого декабря, так?
— Да. Мы собирались на обед с родителями Жеральда, опаздывали, нервничали…
— Письмо было в конверте?
— Да. Я отдала его вашему…
— Моему коллеге, знаю. И вы не имеете ни малейшего представления о том, кто мог его написать?
— Нет. Мы обошли соседей, потому что решили, что произошла ошибка и письмо предназначается одному из жильцов дома.
— Да, конечно. А что думает об истории с письмом ваш жених?
Кристина заколебалась — отвечать на этот вопрос ей не хотелось.
— Ему не очень улыбалось расспрашивать незнакомых людей в праздничный вечер.
Больё вздернул брови:
— Ммм?..
— Он не хотел еще больше опаздывать, — поспешила пояснить Штайнмайер.
— Понимаю… А в остальном между вами нет разногласий?
— Конечно, нет. К чему этот вопрос?
— Вы во всем согласны друг с другом? Никаких споров, никаких ссор?
— Я не понимаю, как это связано с письмом…
— Прошу вас, ответьте.
— Повторяю: у нас все в порядке. Мы скоро поженимся.
— Поздравляю! — Полицейский улыбнулся. — И когда же случится это радостное событие?
У Кристины появилось неприятное ощущение, что Больё расставляет ей ловушку. Но зачем?
— Точную дату пока не назначили.
Лейтенант многозначительно вздернул брови и кивнул с отсутствующим видом, как будто скоропостижно заболел раздвоением личности. Его собеседница тут же пожалела о своей откровенности: она ничего не знает об этом человеке, он может неправильно истолковать ее слова.
— Послушайте, — сказал он, помассировав веки, — ни двадцать четвертого, ни двадцать пятого, ни сегодня не было зарегистрировано ни одного самоубийства — что не может не радовать. Это почти подвиг, уж вы мне поверьте. В праздничные дни склонные к депрессии люди погружаются в безысходную тоску и нередко совершают непоправимое. Одиноким приходится нелегко.
Кристина могла бы ответить, что она вообще-то в курсе и даже сделала передачу на эту тему, но поостереглась перебивать полицейского. Пусть он доведет мысль до конца.
— Но в этом году — аллилуйя! — ничего, niente. Самоубийство — совсем не развлечение, уж я-то знаю! — заверил ее мужчина.
Журналистка почувствовала глубокое облегчение. Ни одного самоубийства… Просто груз с души свалился. Раз ничего не случилось, она ни в чем не виновата. Телефонному мучителю не за что ее обвинять.
— Так вы сумеете разыскать женщину, которая написала письмо? Возможно, она пока жива, но ее жизнь все еще в опасности. Я права? — спросила Штайнмайер.
— Ммм… Вы так думаете?
— Да. А вы не согласны? Я, конечно, не психолог, но… письмо — не шутка и не розыгрыш.
Полицейский встрепенулся:
— С чего вы взяли?
— Не понимаю…
— Почему вам в голову пришла мысль о розыгрыше?
Кристина помрачнела:
— Не знаю… пришла, и всё.
— Вы считаете, что кто-то мог сочинить идиотское письмо и не поленился зайти в ваш дом, чтобы бросить письмо в ящик? — Больё развел руками. — Зачем кому-то так поступать? Вам не кажется, что это несколько… странно?
Кристина нахмурилась, различив в его голосе новые нотки.
— Наверное… не знаю. Я просто высказываю гипотезы.
— В таком случае, не логичнее ли будет предположить, что некто написал письмо, желая привлечь к себе внимание?
— Да, конечно, но одно не исключает другого.
— Некто — сознательно или неосознанно — хочет, чтобы о нем… или о ней… говорили, посылает сигнал бедствия…
Женщина напряглась. Она вдруг поняла, что лейтенант не просто отвлеченно рассуждает — он к чему-то ведет. Сужает круги и вот-вот выдаст истинную цель встречи.
— Мне жаль, — мужчина наклонился вперед и бросил на посетительницу внимательный взгляд исподлобья, — но ни на бумаге, ни на конверте мы не обнаружили никаких отпечатков — кроме ваших. Каким печатающим устройством вы пользуетесь?
— Что-о-о?! Да о чем вы? Вы же не думаете, что…
— Скажите, мадемуазель Штайнмайер, свадьбу решил отложить ваш жених? Он хочет взять паузу? У него возникли сомнения? Он не заговаривал о… разрыве?
Кристине показалось, что она ослышалась:
— Конечно же, нет!
Лейтенант повысил голос:
— У вас уже были проблемы с психикой? Не лгите! Я легко могу это проверить.
Пол ушел из-под ног журналистки. Мерзавец с самого начала к этому подводил. Кретин, он считает, что письмо написала она! Принимает ее за психованную мифоманку!
— Вы намекаете на то, что я сама сочинила эту галиматью и потом принесла письмо в полицию? — уточнила женщина.
— Я ничего подобного не говорил. — Глаза сыщика блеснули, и он наклонился еще ближе. — Но, возможно, я угадал?
— Идите к черту! — Кристина оттолкнула стул и вскочила.
— Что вы сказали?! — Больё побагровел. — Я могу привлечь вас за оскорбление офицера при исполнении и…
— Проводите меня, — перебила его посетительница. — Нам больше не о чем говорить.
— Как вам будет угодно…
8. Мелодрама
Сервас вошел в украшенные гербом двери «Гранд-Отеля Томас Вильсон» ровно в 13.00 и направился по устланному коврами холлу к стойке портье. Отделанные деревянными панелями и кожей стены поражали воображение своей роскошью. Майор протянул администратору электронный ключ и показал полицейский жетон.
Девушка посмотрела на карточку, потом на Серваса и перевела взгляд на экран компьютера. Она была молодой и очень хорошенькой, и в вырезе ее белой блузки виднелось кружево лифчика.
