— Здесь холодно… — пожаловалась журналистка.
— Я принесу одеяло. Хотите что-нибудь съесть?
— Нет, спасибо.
Арестованная не чувствовала голода: ей было холодно… ей было страшно… она испытывала ужас… Женщина в форме протянула руку, и холщовая штора отгородила Кристину от коридора. Ни одна из камер, куда сажали мужчин, не была «замаскирована», и мадемуазель Штайнмайер поняла, что охрана решила не нарушать хрупкого спокойствия, царящего в этом «подземелье». Как только шаги надзирательницы стихли, Кристина судорожными движениями стянула джинсы и трусики и воспользовалась туалетом. Ее сильно трясло, зубы у нее стучали, и ей хотелось плакать, но что-то внутри нее сопротивлялось слезам. Она присела на койку, накинула на плечи одеяло, закрыла глаза и попыталась абстрагироваться от этого ужасного места, забыть, где находится и как сюда попала. «В конце концов, все не так уж и страшно. Здесь тебя никто не достанет. Вот увидишь, через час-другой тебе станет получше, хотя спать, конечно, будет жестко…» — убеждала себя женщина. Следующие шестьдесят минут она лежала, свернувшись калачиком и натянув до носа пахнущее затхлостью одеяло, и пыталась усмирить голодные спазмы.
Час спустя за Кристиной пришли — еще одна женщина и мужчина, совсем молодой. Они привели заключенную в комнату без окна, освещенную неоновой лампой (у лифта Штайнмайер испытала эфемерную и жестокую надежду на то, что ее освобождают, которая, увы, тут же испарилась). Стол, компьютер, стойка за стеклом и большая машина, напоминающая билетный автомат, — вот и вся обстановка той комнаты. За стеклом ждал человек в синих перчатках и хирургической маске. Он усадил мадемуазель Штайнмайер на стул, попросил ее открыть рот и взял ватной палочкой образец ДНК. Молодая женщина занялась отпечатками пальцев задержанной — сначала вся ладонь целиком, потом пальцы, один за другим. Разговаривала служащая полиции вполне любезно, как будто речь шла о простой административной формальности. В самом конце Кристину поставили в угол комнаты и сделали антропометрический снимок, после чего ее вернули в камеру. У нее появилось безнадежное чувство: на этот раз все кончено, она оказалась по другую сторону. Уныние и отчаяние взяли верх, и ее мозг, до этой минуты не осознававший всего ужаса ситуации, внезапно прозрел и завыл от стыда, растерянности и страха.
А потом начался ад…
Казалось, что все дилеры, сутенеры, воры, проститутки, пьяницы и наркоманы Тулузы назначили друг другу встречу именно в этой кутузке — так пользователи Интернета откликаются на обезличенное приглашение в «Фейсбуке». «Проект X»
[51] в комиссариате полиции. Арестованные «приземлялись», один за другим, с десяти вечера до двух часов ночи, и в помещении стоял жуткий гвалт. Кристина порадовалась, что благодаря плотной холщовой занавеске ее никто не может видеть, в то время как по ту сторону все сильнее разгорались безумие и гнев. Чудовищное напряжение волнами прокатывалось из одного конца коридора в другой, как частицы в адронном коллайдере. Журналистка ни на минуту не сомкнула глаз: она сидела в предпоследней одиночке, и через две двери от нее находились общие камеры, куда набивалось от четырех до десяти человек. Галдеж, злоба, перебранки — буйный шабаш… К двум часам ночи коридор, больше похожий на вокзальный зал ожидания, превратился в шумный наэлектризованный, вздрюченный зверинец. «Эй вы там, гребаные легавые, ваши мамки отсасывают в аду!», «Эй, лесбо, здесь собачий холод! Может, дашь еще одну одеялку, дорогуша?», «Заткнись, кретин! Дай поспать!». Кристина всю ночь слушала пронзительные вопли хищников, их одержимые крики и хрипы, удары кулаком и ногой по плексигласу и металлу, зловещий хохот алкоголиков и отчаянный плач наркош, сварливо-агрессивные оскорбления проституток, разноязыкий шум, акценты, говоры, лязг засовов, шаги, зов о помощи, звонки, крики… Ладони у женщины вспотели, голова была в огне, и она без конца моргала, как сова, ослепленная светом фар. Полное одиночество и беспредельное отчаяние вытеснили все остальные чувства. Кристина пробовала отгородиться от всей этой анархии и звериной ярости — но ничего не выходило. Около трех часов ночи организм не выдержал: к горлу подкатила тошнота, заключенная кинулась к унитазу, рухнула на колени, и ее долго рвало, а в коридоре тем временем появилась очередная партия шумных арестантов. Кристина выпрямилась, вытерла лоб, спустила воду — и забрызгала одежду. Это было последней каплей: она заплакала — сначала глухо, боясь, что кто-нибудь услышит, но потом плач перешел в конвульсивные рыдания, выбив все заслонки в мозгу.
— Плачь, детка, легче станет, — тихим голосом произнесла женщина в соседней камере.
Ее разбудил холод. Выплакав отчаяние, Кристина заснула на жестком матрасе, закутавшись в коричневое одеяло, и теперь чувствовала себя совершенно разбитой. Спина и ноги затекли и адски болели, как будто сумасшедший убийца порезал ее бритвой. Вкус во рту был омерзительный, и жутко хотелось пить. А в коридоре царила почти полная тишина. Только звучный храп доносился из камер, да кто-то переговаривался тихими голосами… Потом начали щелкать замки, и Кристина услышала звук шагов. Двери открываются, люди просыпаются, кашляют, хрипят. Через три минуты надзирательница подняла штору, отперла дверь и протянула ей поднос:
— Держите.
Две штуки «Спекюлос»
[52] и пачечка апельсинового сока…
— Спасибо… — отозвалась арестованная. Хорошее воспитание так сразу не вытравишь.
Дежурная опустила штору и перешла к соседней камере. При других обстоятельствах Кристина с презрением отвергла бы подобную еду, но сейчас у нее сводило желудок от голода, и она накинулась на жесткое печенье, как на самый изысканный деликатес. Голод и жажду этот завтрак только усилил.
Прошел час, и штора снова взлетела вверх. Щелкнул повернувшийся в замке ключ, и голос дежурной вырвал журналистку из полудремы:
— Следуйте за мной.
Больё ждал ее у застекленного поста охраны.
— Здравствуйте, мадемуазель Штайнмайер, — сказал он и повел Кристину в комнату, где на стеллажах стояли коробки. — Вот ваши вещи, пожалуйста, проверьте и распишитесь.
Женщина в форме открыла коробку, вытащила деревянный ящик и поставила его на маленький столик. Заключенная почувствовала, что надежда заполняет ее легкие, как гелий воздушный шарик. Она надела часы и ремень, взяла документы и дрожащей рукой начала вытаскивать остальные вещи. Затем написала «получено мною лично», поставила подпись — и не узнала собственный почерк: буквы прыгали, как стрелка сейсмографа.
— Идемте, — сказал лейтенант.
Он направился к лифту, и Кристина испытала новый прилив надежды. Пока они ехали наверх, она чувствовала себя аквалангистом, который запутался в рыбацких сетях, но сумел освободиться и вынырнул на поверхность в тот самый момент, когда в баллоне почти закончился кислород. Она никогда бы не подумала, что лифт может стать олицетворением свободы. Но потом ей в голову пришла другая — ужасная — мысль: он собирается снова ее допрашивать, а потом отправит вниз, в камеру… О, нет, только не это, ради всего святого! Женщина поняла, что готова признаться в чем угодно, лишь бы не возвращаться в ад, но не собиралась обманывать себя: если она признается, все станет только хуже, намного хуже.
