Она ответила почти сразу — голос ее звучал сдержанно, даже робко. Сыщик где-то читал, что воспоминания о физическом насилии со временем стираются из памяти жертв, а вот каждодневные унижения и оскорбления невытравимы.
— Добрый день, меня зовут Мартен Сервас, я майор полиции. Мне необходимо встретиться с вами. Номер телефона я получил от журналиста Эннинжера.
— О чем вы хотите говорить? — насторожилась женщина.
— О Леонарде Фонтене.
Полицейский ждал ответа и машинально считал проезжавшие мимо машины: четыре легковушки и три большегруза.
— Эта тема мне неприятна, — наконец сказала его собеседница.
— Я знаю, что в свое время вы отозвали жалобу и не захотели обсуждать тот… эпизод с мсье Эннинжером, но сейчас возникли новые, обстоятельства, — сказал майор.
— Что вы имеете в виду?
— Предпочитаю объяснить все при личной встрече, если не возражаете.
За спиной Серваса истерично загудела машина — у кого-то из водителей сдали нервы.
— Я вряд ли сумею быть вам полезна, — заявила Мила. — Для меня дело закончено и закрыто. Не хочу возвращаться в прошлое. Извините…
— Понимаю, мадам Болсански.
— Мадемуазель…
— Что, если я скажу, что другим женщинам пришлось пережить то же, что вынесли вы, только теперь у Леонарда Фонтена еще и кровь на руках?
Еще одна пауза.
— У вас есть доказательства? — спросила женщина.
— Думаю, да.
— Вы его арестуете?
— Пока об этом рано говорить.
— Ясно. Благодарю, майор, но я предпочту не вмешиваться.
— Понимаю.
— Меня заставили забрать жалобу. Я испытывала чудовищное давление. Почему вы думаете, что теперь все будет по-другому?
— Потому что я — не они.
— Я не сомневаюсь в чистоте и благородстве ваших намерений, но…
— Уделите мне всего пять минут. Как я уже сказал, есть другие пострадавшие. Если удастся тем или иным способом связать их между собой, я сумею его прижать…
Дожидаясь ответа, Мартен насчитал еще четыре легковушки и два грузовика.
— Я согласна, — услышал он наконец голос Милы. — Приезжайте.
Машина катила по длинной, прямой, обсаженной платанами дороге к большому дому в долине. Вокруг было совсем темно. Трехэтажное строение с одинаковыми окнами напоминало старую ферму. Подсобные помещения снесли, а пустое пространство обсадили тополями. Свет был зажжен только над крыльцом. Сервас хлопнул дверцей и огляделся: вокруг было пустынно, огоньки горели только вдалеке, в километре, если не больше.
«Смелый выбор для женщины, пережившей то, что пережила Мила Болсански», — подумал сыщик, но тут же вспомнил, что, по просвещенному мнению авторитетного специалиста, женщины, неоднократно подвергавшиеся насилию, часто замыкаются в себе, поскольку внешний мир кажется им враждебным. Даже много лет спустя любое пустячное происшествие может вернуть их в ужасное прошлое. Мартен понимал, что разговор с ним причинит Миле боль — если она не вышвырнет его через две минуты.
Машины перед домом он не заметил, но угадал гараж метрах в десяти, под брезентовым навесом, и пошел к крыльцу. Дверь открылась. На пороге стояла высокая худощавая женщина, но ее лицо оставалось в тени. Она молча смотрела, как гость поднимается по ступенькам, а потом сказала:
— Входите…
Голос ее прозвучал спокойно и твердо — не так, как по телефону.
Бесконечно длинный, похожий на шахтную галерею коридор был погружен в темноту. Свет шел из дальней комнаты, и тень женщины тянулась за ней, как черная вуаль невесты-вдовы. Сыщик воспользовался возможностью получше разглядеть Милу. Спортивная, широкоплечая, с изящной длинной шеей. Майор заметил чугунные батареи и картины на стенах — в полумраке они могли сойти за полотна старых мастеров. Хозяйка провела Мартена в огромную, оборудованную в современном стиле кухню с потолочным освещением.
Сервас прислушался, но не уловил ни малейшего шума, хотя в доме наверняка было не меньше тридцати комнат.
— Вы живете одна? — поинтересовался полицейский.
— Нет. С Тома. — На губах женщины мелькнула улыбка. — Это мой сын.
На вид хозяйке дома было лет тридцать пять. У нее были каштановые волосы, карие глаза, высокие скулы, несколько морщинок в углах глаз, но лицо красивое, с большим, четко очерченным ртом, матовой кожей и квадратной челюстью. Волевое лицо, в котором виден характер. И взгляд особенный — проницательный и понимающий, серьезный и снисходительный. Так смотрят люди, много пережившие, познавшие всю низость и убожество мира людей и решившие все всем простить — раз и навсегда. Умная женщина… Одета Мила была в толстый свитер с высоким горлом и джинсы.
— Выпьете кофе? — предложила она. — Спиртного, извините, не держу.
— Спасибо, с удовольствием.
Болсански повернулась спиной к гостю, достала из шкафчика чашку и поставила ее на стол, за которым легко могли бы уместиться десять человек, а сама села на другом конце, в метре от гостя. «Интересно, она всех мужчин держит на расстоянии?» — спросил себя Сервас и подумал о фотографии Селии и Леонарда Фонтена, сделанной на приеме в Капитолии, где они стоят так близко друг к другу.
— Спасибо, что согласились встретиться, — сказал он негромко.
— Я готова вас выслушать, но не обещаю, что стану отвечать на вопросы.
— Понимаю.
— Начинайте, майор, расскажите о «новых обстоятельствах».
Сыщик отметил для себя, что женщина запомнила их разговор по телефону, но последняя фраза далась ей с усилием.
— Вы когда-нибудь слышали такое имя Селия Яблонка? — спросил он Милу.
— Нет.
— Эта молодая женщина покончила с собой в прошлом году. У нее был роман с Леонардом Фонтеном. Я подозреваю, что он сыграл не последнюю роль в ее трагическом конце…
— Почему?
— Вы мне скажите…
Мадемуазель Болсански не сводила глаз с гостя. В ее взгляде не было ни робости, ни недоверия — только непримиримость.
— И это все? — спросила она. — Все, что у вас есть? Смутные подозрения? Вы ради этого меня потревожили?
Тон ее изменился, стал язвительно-резким, и Мартен понял: «Если не найду нужных слов, она закроется». Он достал из кармана магнитный ключ от гостиничного номера, фотографию и подтолкнул их по столу к Миле.
— Что это? — удивилась она.
— Это вы их мне послали?
Несколько мгновений женщина смотрела на предметы — и явно ничего не понимала.
— Ключ и фотографию мне прислали по почте… — объяснил Сервас. — Они вам что-нибудь говорят?
