34. Лирическая драма
ЭТО… ЭТО невозможно… они не могли так поступить… Что?..
Подожди, Крис, подожди. Не смотри… Не смотри на это, старушка… Иначе увиденное отпечатается на сетчатке и ты никогда этого не забудешь. Не смотри. Пожалуйста.
Она не послушалась. Посмотрела. И ее мозг взорвался и начал завывать, как помешавшийся телефон. Прямая линия с коммутатором безумия. Иным словом увиденное не назовешь. Сумасшествие. Психоз. Извращение.
Еще один шаг к ее собственному безумию. Они ведь этого добиваются, не так ли? Воображения им не занимать; они создали вокруг нее ад, видеть который могла только она, этакий утонченно-изощренный кошмар. Из лекарственного сна Кристина вынырнула, чувствуя себя разбитой, с воспоминанием об ужасном сне, а потом увидела засохшие желтые пятна на простыне и поняла, что кошмар был реальностью. Взгляд скользнул ниже — и череп словно бы раскололся надвое. В буквальном смысле слова. Она не закричала, не заплакала — она вообще не смогла издать ни звука. Завыл ее разум. Труп Игги… Он лежал у нее между ног. С песика сняли воротник-воронку, ему закрыли глаза, но резаная рана на шее не оставляла никаких сомнений.
Кровать была усеяна содержимым мини-бара: пустые бутылочки из-под водки, арахисовая скорлупа, пивные жестянки, чипсы. Поверх всего этого вывалили мусор из урны в ванной, и даже пальцы у нее на ногах были запачканы какой-то липкой дрянью. Женщина начала судорожно сучить ногами, как будто хотела стряхнуть скорпионов.
Ее трясло, зубы у нее выбивали дрожь, и она, выскочив из кровати, ринулась в ванную, с трудом удерживая рвоту, хотя ее желудок был пуст. Рот наполнился горькой, как желчь, слюной.
Спустив воду, Кристина пошла назад. На пороге ей в нос ударила вонь — невообразимая смесь запахов: алкоголь, засохшая кровь, сперма, рвота, пот с легкой примесью хлороформа… Женщина пошатнулась под ударом этой обонятельной агрессии и отступила назад.
Сначала нужно очиститься от того, кто ее запачкал…
Штайнмайер встала под душ — сперва вода была ледяной, а потом стала обжигающе горячей, — намылилась и принялась яростно оттирать тело губкой. Она терла снова и снова, скребла себя ногтями, вымыла голову и начала чистить зубы, так что из десен пошла кровь, а потом долго полоскала рот антисептическим средством.
Ей хотелось стереть все следы Другого, все следы того, что ОН сделал, что оставил на ней. Вот только то, что попало внутрь нее, смыть было невозможно…
«Я — ВИЧ-ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ».
Воспоминание об этой фразе было подобно пощечине. Женщина окаменела. Ноги у нее подкосились, и ей пришлось ухватиться за раковину. Он действительно произнес эти слова или они почудились ей в наркотическом угаре?
«Это просто глюк, подружка, вроде потолка, что отъезжал вверх, менявшей цвет комнаты, поляны…»
Нет… Это был не глюк, а жестокая реальность. Она все еще слышала голос у себя в ухе — тот же самый, что по телефону.
«Глупости!.. Ты была в улете, не забыла?»
Нужно сделать тест… Пойти к врачу… Нужно…
«А Игги? Его ты куда денешь?»
От этой мысли у Штайнмайер снова скрутило кишки. Игги… Нельзя бродить по коридорам с мертвым псом на руках! А если оставить Игги здесь, горничная его найдет. Может, положить трупик в чемодан? И что дальше? Не выбрасывать же любимую собачку в помойку, как обычный мусор… В голове промелькнула новая мысль: «Никакого теста, никакого врача, никакого чемодана…» Журналистка не стала отмахиваться от неожиданной идеи. Думать об этом было все равно что идти по тонкому льду, но она больше не чувствовала страха. Разве в Писании не сказано — «не бойтесь убивающих тело»?
[67] Внезапно все прояснилось. Почему бы и нет? С самого начала все именно к этому и шло.
Женщина села за стол, оторвала листок от блока с логотипом отеля и написала несколько фраз, но рука у нее так сильно дрожала, что пришлось повторить попытку. Покончив с одним делом, она взялась за другое. Пошла в ванную и, из последних сил сдерживая рыдания, разложила на полу два пахнущих лавандой полотенца.
Потом пошла за ним. Просунула ладони под безжизненное тельце со слипшейся шерстью и подняла его, поддерживая локтем голову песика, чтобы та не оторвалась. Положила Игги на пол душевой кабины, взяла шланг и пустила воду. Она долго смывала кровь и экскременты, потом намылила шерстку шампунем и еще раз ополоснула собаку, стараясь не смотреть на жуткую рану на ее шее. Теперь песик выглядел так, как будто искупался в море и уснул. Хозяйка переложила его на чистые белые полотенца (по какой-то непонятной причине ей казалось, что здесь уместен только белый цвет), взяла расческу, включила фен и окончательно привела Игги в порядок.
И только после этого закричала.
Она кричала, как безумная. Орала, пока не лишилась сил. Затем сползла по стене на пол, молотя ногами по воздуху, как будто отбивалась от невидимого врага.
Она посмотрела вниз. Три высоких этажа… Голова кружилась, ноги дрожали… И не только ноги — руки, пальцы, живот вибрировали, как натянутая на барабан кожа. Она снова посмотрела под ноги и тут же об этом пожалела. Стоявшие внизу машины выглядели игрушечными, по улице шли люди — крошечные человечки перебирали ножками и топали по своим делам, — а она стояла на карнизе, прижавшись спиной к стене и все еще держась одной рукой за раму окна.
Казалось невероятным, что ее до сих пор не заметили, но было ясно, что с минуты на минуту кто-нибудь поднимет голову и тогда…
Она сделала глубокий вдох. Чего ждешь? Прыгай…
Ветер завывал в ушах, а город вибрировал-гудел-жужжал, сочась энергией и жаждой жизни. Сколько людей думают о ней в этот момент — помимо тех, кто хочет, чтобы она прыгнула? Что она оставит после себя? Кто будет ее вспоминать? Единственный верный спутник жизни лежит мертвый на полотенцах в ванной, где его и обнаружат служащие отеля и полицейские. После ее падения. Прощальная записка была короткой: «Похороните Игги в Бомон-сюр-Лез, на кладбище животных. Обратитесь к Клэр Дориан».
Кристина застонала. Она чувствовала ужасающее, запредельное одиночество в центре города, где живут семьсот тысяч человек, — и понимала, что прыгнет. Сделает это. Дело за малым — собрать жалкие остатки мужества.
И тут в голове снова зазвучал голосок: «Давай, прыгай… Но учти — если прыгнешь, никогда не узнаешь ни кто, ни почему… Разве тебе не хочется узнать? Собираешься умереть, не поняв интриги этой истории?»
Впервые за все время женщина с невероятной ясностью осознала, что голос, много лет звучавший у нее в голове, принадлежал ее сестре. Мадлен… Мадлен, тайно повзрослевшей внутри ее собственного существа, Мадлен, которая поучала, раздражала своими наставлениями, требовала к себе внимания — совсем как живая Мадлен в их детстве. Новая Мадлен, желающая ей добра, возможно, единственный человек на земле, который ее по-настоящему любит. И у этого человека были другие планы насчет судьбы младшей сестры.
